1932 - 73

13 [ноября]. Сегодня открытие выставки в 8 ч., а в 3 ч. выставку посетят члены правительства. Утром в 12 ч. я пришел в музей, чтобы окончательно выяснить, повешен ли мой шарф. Охрана удаляла сотрудников из музея. Агент ГПУ по телефону вызывал в музей наряд милиции в 12 человек. Лестница декорирована материей; расставлялись пальмы. Разодетые молодые люди, похожие на аргентинских богачей-плантаторов, стояли толпой внизу лестницы. Сотрудники смущенно жались у своей раздевальной. Маленькая хищная Добычина отдавала приказания. Т.к. устроители выставки решили, что в прикладном отделе будет только фарфор, мой шарф на выставку не попал. Так пояснил мне заведующий прикладным отделом т. Перцев[1]. Подыскать для шарфа отдельную витрину, чтобы выставить его в моей комнате, как предполагалось, он не успел. Я взял у него шарф и ушел домой. Торжественно-лакейский дух, царивший в это утро на лестнице музея, превращавший ее в приемную Римского дворца, окончательно определил мое решение не идти на открытие. Вообще, участвуя на многих выставках, на вернисаже я был только два раза. У меня стало правилом не ходить на вернисажи, а сидеть дома и работать. Вечером дочка собралась и пошла на открытие к 8 ч. С нею пошел Петя. Уже четвертые сутки он грузит день и ночь норвежские и финские пароходы в порту, где работает сдатчиком по экспорту леса. На этот вечер он уговорил товарищей отработать за него несколько часов и прямо из музея вновь попрет в порт. В 12 ч., когда я сидел и работал, вернулась дочка. С нею пришел Миша. Они сказали мне, что мой плакат-лубок «Ленин» снят[2].

Целых 1 1/2 часа они простояли на холоду на лестнице, слушая речи тт. Бубнова, Гурвича и Грабаря. В это время в музей никого из опоздавших не впускали — они ждали за дверями. Толпа художников, не имевшая пропусков, ждала разрешения у дверей и у ворот. С большим трудом секретарю горкома т. Фогт удалось провести человек 20 из них, в том числе Мишу, остальных агенты ГПУ не впустили, несмотря на то что директор музея т. Гурвич просил пропустить их. «Распоряжения Гурвича для нас недействительны», — отвечали агенты ГПУ т. Фогт, хлопотавшей за художников. Председатель горкома Б.Гурвич тоже с трудом попал на открытие. Мои картины: «Налетчик», «Красный путиловец», «Красная заря» куплены Третьяковкою и Облпрофсоветом. Я забыл упомянуть о том, что в вечер перед открытием ко мне в комнату вошли тт. Чумандрин[3] и Лебединский[4]. С ними был т. Штейн[5] — они меня познакомили с ним. Едва они стали смотреть мои работы — вошел Пунин и предложил им покинуть помещение. Я сказал ему: «Это — Чумандрин, а это — Лебединский. Познакомьтесь». Они пожали друг другу руки, но все же Пунин с трудом позволил им остаться. Он сказал: «Все же после просмотра комнаты Филонова вам придется уйти». Чумандрин ему заметил: «Я сегодня еще не собираюсь воровать ваших картин».