Просуществовала наша организация недолго: осенью 1873 г. определился ее состав, а летом 1874 г. она была уже разгромлена полицейскими преследованиями и массовыми арестами.
Но к моменту полицейского разгрома, в нашей организации, – по крайней мере, в Киеве, – уже не было полного идейного единства: у нас наметились уже весьма серьезные расхождения во взглядах, в 1873 г. остававшиеся еще в зачаточной стадии, неоформленными. Теперь же, под влиянием возвратившихся из Швейцарии бывших «американцев» и других представителей радикальной молодежи, а главное, под влиянием привезенных ими оттуда произведений Бакунина и журнала «Вперед», различие в тенденциях приняло характер явных разногласий во взглядах на непосредственные задачи, методы и формы революционной деятельности.
Большинство возвратившихся, и именно наиболее видные из них, пропагандировали бакунинские учения. Генеральной квартирой нелегальных бакунистов в Киеве была «коммуна», но она же служила некоторое время центром и для лавристов, или тяготевших к лавризму.
«Коммуной» мы называли квартиру Кати Брешковской, где была наша явка. Здесь останавливались приезжавшие в Киев революционеры. А из киевских пропагандистов некоторые сходились сюда обедать, и те из них, кому поздно или далеко было возвращаться домой, нередко оставались здесь спать на полу, где и как попало. Здесь встречались представители различных оттенков революционной мысли. Из бесед здесь рождались споры. И в результате этих споров, мало-помалу намечались линии расхождения, вырисовывались новые группировки, ослабевали первоначальные кружковые связи.
Из нашего кружка в «коммуне» бывали Рашевский и Эмме, братья Левенталь, Лурье, я и – в конце – Стефанович, вступивший в наш кружок незадолго до его исчезновения.
Рашевский и Эмме во всех спорах занимали правый фланг. Они оба кончали университет и, при всей своей преданности народному делу, не видели оснований отказаться от врачебной деятельности, к которой они готовились, – «сжечь корабли» по распространенному в то время выражению. Оба они были горячими приверженцами Лаврова, которого считали чуть ли не величайшим ученым и философом современности.
Преклонение их перед Лавровым оказало влияние и на мое отношение к его личности. Но все же очень скоро еще больше стала импонировать мне личность Бакунина, как революционного мыслителя и борца. В его пользу предрасполагали меня отзывы о нем, правда, довольно лаконические, сначала Каблица, а потом Чарушина. Но обратили меня в поклонника Бакунина сочинения его, привезенные возвратившимися из Швейцарии бывшими «американцами», и их рассказы о нем и его роли в Интернационале.
Свободное копирование
