На распутье - 14

В этот период (я имею в виду конец 1872 г. и начало 1873 г.) мне удалось прочесть и кое-какие другие книги, но опять-таки без системы. А между тем, меня тянуло к книгам, хотелось расширить свои знания и теоретические горизонты.

Но мне казалось, что я не имею права зарыться в книги и накапливать все новые и новые знания для себя, забывая о своем долге народу, когда этот народ не знает даже грамоты.

Беседа с Каблицем утвердила во мне это настроение. Мне запомнились, его слова: «Народ-то ведь ничего не знает; он и читать не умеет, мы рядом с ним – ученые».

Весьма вероятно, однако, что, если бы теоретические запросы давали себя мне чувствовать с неодолимой, стихийной силой, глубоко коренящейся в натуре, в интеллекте, я бы, все-таки, не так легко забросил теоретические занятия. Но потребность в теоретическом обосновании всего того, к чему я приходил путем догадки или инстинктом, под влиянием революционного или идеалистического настроения, у меня все-таки оставалась. Голая эмпирика меня никогда или очень редко могла удовлетворить. И вот, за недостаточностью знаний и теоретической подготовки, я в трудные моменты, своими, так сказать, наличными средствами, создавал себе нечто в роде суррогата теоретического объяснения данного явления или ответа на данный вопрос.

Припоминаются мне два случая.

В первый период существования нашего киевского кружка, когда пропаганда подвигалась очень туго и кругом царила мертвая политическая тишина, у нас чувствовалась потребность не давать ослабнуть вере в плодотворность нашей работы и в несомненность ее успехов в будущем. И вот, под влиянием этой потребности, я написал реферат, в котором, основываясь на законе неуничтожаемости сил или энергии, старался доказать, что и наша деятельность не может остаться безрезультатной. Взяв исходным пунктом положение, по которому «истины», законы, открытые науками более общими, абстрактными, могут служить посылками, как бы аксиомами для наук, исследующих явления более сложные, я доказывал, что такое значение имеет для социологии физический закон сохранения энергии. На этом основании я считал логически и научно правильным чисто дедуктивным путем признать за истину, что и наша пропаганда, как проявление особого вида энергии или силы, не может пропасть бесследно. Попадая от нас в головы наших слушателей, идеи наши продолжают, чрез посредство этих слушателей, действовать дальше, на новые круги лиц. В кружке, в котором я излагал эту «теорию», присутствовали два третьекурсника медицинского факультета, из которых один (а может и оба) кончил уже факультет естественных наук. Они не нашлись, что возразить мне. Лишь значительно позже, один студент – физик (кажется, последнего курса) указал мне несостоятельность всего моего теоретического построения:

– Затраченная вами энергия, – сказал он мне, – не уничтожится; но она может застрять в воздухе, приняв сначала форму звуковых волн. А желательного вам результата – приобретение нового приверженца ваших идей – может совершенно не получиться.

Справедливость этого соображения была так очевидна для меня, что я досадовал на себя: как же я упустил совершенно из виду, что закон сохранения энергии не только не означает неизменности форм ее проявления, но, наоборот, предполагает превращение ее из одного вида в другой ?

Закрадывались иногда в мою голову сомнения и прежде. Но они возникали под влиянием исторических фактов, при мысли о судьбе разных сект, верований и учений древних и средних веков. Но я разными софизмами малодушно отгонял всякие, смущавшие меня сомнения, и так уверовал в свою «теорию», что, когда мне нужно было далеко ходить, я иногда нарочно брал извозчика, чтобы по дороге, хотя бы в осторожных выражениях, беседовать с ним о положении народа, о тягостях и несправедливостях, которые ему приходится переносить, и т. д. И такая, мол, летучая «пропаганда» не бесполезна.