Щепкой — в потоке - 104

Но возвращаюсь в пос. Кенгир, в жензону Степлага в мае 1954 года.

*  *  *

Может быть, все шло бы своим чередом к завершению лагерной эпопеи — уже вызвали на освобождение полек (небольшая колония их была и в нашем лагере), освободили малосрочниц с 5-летним сроком, получивших не статью, а лишь определение «социально опасные». Пережили мы и знаменитую весеннюю амнистию 53-го, о которой я услышала на Кирзаводе — на объекте. Вольные обнимали нас, поздравляли, радовались, в зону с работы мы возвращались, полные радужных надежд... Но оказалось, что к нам эта амнистия не имела никакого отношения.

В апреле 1954 года нас созвали на митинг на площадке перед столовой и зачитали приказ ГУЛАГа о перемене статуса нашего лагеря — мы переставали быть Особым спецлагом, нас переводили на общий режим. Теперь разрешалось писать и получать сколько хочешь писем и посылок, ждать родных на свидания, даже быть расконвоированным...

Но однажды в воскресенье среди дня завыла сирена, и надзирательницы стали загонять нас в бараки. Мы со Славой Борисовной как раз шли из столовой, и «надзорка» аж выматерила нас, как бы «не заметив» седин Славы Борисовны. А когда через некоторое время бараки открыли, мы узнали, что в зону из хоздвора перепрыгнули человек 200 мужчин, в основном уголовники: так как наш лагерь отныне был приравнен к лагерям общего режима, то в мужзону добавили рабсилу — этап из 650 бытовиков и уголовников. Они «не привыкли» к тому строгому, по существу каторжному, режиму, который по инерции продолжал соблюдаться в нашем лагере, особенно в мужзоне. Они привыкли чаще видеть женщин, им было «скушно»... Сперва «делегатом» от них пришел некий рыжий Федя — шел он, перепрыгивая все заборы по точному «адресу». Как ни мало было среди нас «блатных», но все же были единицы: Федя шел к бригадирше Фене, бывшей блатной, ныне двадцатипятилетнице. Феня приняла его «как положено» — накормила вкусным обедом. Но нет ничего тайного, как известно, что бы не стало явным, и вскоре за Федей пришли надзиратели. Когда его уводили, он «сделал» нам «ручкой» (Феня жила в нашем, 7-м бараке) и посулил: «Девочки, не тушуйтесь, не скучайте, скоро гости к вам будут...»

Вот эти «гости» и попрыгали в жензону из хоздвора весенним выходным днем, благо на том заборе незадолго до этого построили посередине еще одну вышку — чтобы надзирателям легче было перехватывать бросаемые с обеих сторон записки — они были единственной, да и то — нелегальной возможностью общения мужчин и женщин.

Оказывается, после того, как нас загнали в бараки, в зону вошли человек 40 безоружных офицеров из Управления и повели переговоры — предложили «гостям» мирно возвратиться в свою зону через вахту.

«Шалишь, начальники», — ответили «гости». — «Как пришли через забор, так и уйдем...» И они ушли обратно тем же путем, но еще раньше человек девять сразу же отделились от них — это были мужчины из хоздвора, назначенные на этап, и пришли они проститься со своими близкими — западных украинцев часто сажали после войны семьями. Может быть, сами они не решились бы на этот шаг, но увидев, что идут бытовики, — рискнули. Их, отделивших себя от «нечистых», увели в наш БУР (барак усиленного режима, иначе говоря — карцер). А на следующий день весь лагерь, в том числе и мужской, облетела весть о том, что их ночью сильно избили... Это вызвало волну возмущения, протеста. К тому же весенний ветер остро пахнул волей, тихая 58-я статья, в большинстве, молодежь — бывшие военнопленные, увидели, что можно жить не так смирно и покорно, как жили раньше — кто-то переписывался и хотел въяве повидать подругу, у кого-то в жензоне были родные, а кто-то просто решил почувствовать себя человеком. И они пошли вечером через забор волной человек в 600. Часовые на вышках растерялись...