В году 51-м или 52-м в жензоне был построен отдельный барак для двадцатипятилетников (строили, разумеется, сами). Он был сложен из шлакоблоков и отгорожен от зоны каменным же забором с калиткой, которую в случае необходимости можно было запереть — снаружи. Это был барак «с удобствами» — к нему подвели водопровод и канализацию. В обозримом будущем, видимо, предполагалось застроить Особые лагеря сплошь такими бараками и считать переход из барака в барак — побегом... В жензоне пока что был только один такой, в мужзоне я позже увидела уже четыре таких барака.
Март 1953 года положил конец осуществлению этих «архитектурных излишеств», этих бесчеловечных замыслов...
* * *
На встречах с молодыми читателями в школах и техникумах я пытаюсь объяснить юным людям, как начиналась война — как и в чем переломилась жизнь всех нас в ночь на 22 июня 1941 года, даже у тех, кто жил еще далеко от войны. И когда пытаюсь объяснить им — что и как бывает на войне, на фронте, я всегда говорю: «Война — это жизнь, но такая, где ты всегда под прицелом случайной пули, случайной мины, случайной бомбы».
Вот и жизнь в лагере — тоже жизнь, но такая, когда ты лишен элементарного человеческого права видеть, кого захочешь и когда захочешь, есть то, что захочешь, делать то, что хочется, права носить не клейменную номерами одежду... Но это все же жизнь. И можно научиться не замечать своих и чужих вшитых номеров, и забора с колючей проволокой, и часовых на вышках... Сложнее не замечать обычных ежедневных «шмонов» на вахте при выходе на работу и по возвращении с нее, сложнее не замечать овчарок, сопровождающих серые колонны, извивающиеся по степным дорогам... Сложнее не тосковать по родным и близким, а если их, как у меня, не осталось в живых, — то хотя бы по доброму слову и участию добрых людей и по встрече с единственно нужным в жизни человеком — мужчиной, которого ты можешь хотя бы словом в записке, лагерном письмеце, обрадовать, осчастливить... Мне было 26 лет, когда меня арестовали, в тюрьме исполнилось двадцать семь. И наступил момент, когда я, смеявшаяся над лагерной так называемой «заочной любовью», — дозрела до понимания ее необходимости, нужности в этом кромешно-безрадостном существовании. Но об этом я расскажу дальше...
Сейчас же хочу вспомнить о тех, кто встретился мне там, чья дружба, чей мужественный дух, чувство собственного достоинства помогли остаться самой собой. Это были женщины разных судеб, характеров, возрастов. Особенно близкими в разное время были трое и такими остались и после освобождения, в новой, уже вольной моей жизни.
Свободное копирование
