Утром нас повели в столовую, где в сальных, плохо помытых жестяных судках, сделанных из больших консервных банок, плавала сизо-голубая жидкость с реденькой гущей из дробленой ячневой крупы вперемешку с картофельными очистками, суп имел фирменное название — «кариглазки» или попросту баланда. В следующую ночь кухонную обслугу сменили нашими женщинами в чистых косынках и белых халатах. И посуда была та — да не та, а главное — суп, сваренный ими, был вполне съедобным.
Прежних обитательниц лагеря быстро отправили на этап, чуть ли не с тем же эшелоном, что привез нас, а для нас началась обычная лагерная жизнь с выводом за зону. Я попала на объект «Кирзавод» в поселке Кенгир, в пяти километрах от лагеря, поселок состоял тоже в большинстве из землянок или саманных домов с плоскими крышами, но побывать в нем довелось только в 54-м, когда нас расконвоировали. Через некоторое время прибыл большой мужской этап, и нас поменяли местами с мужзоной — там были бараки, куда поселили нас, а мужчин перевели в наши землянки.
Женщины из Карлага имели уже лагерные профессии и к тому же в большинстве были малосрочницами — 8 и 10 лет — и быстренько заняли все «теплые» места — в бухгалтерии, в ППЧ (планово-производственной части) и, конечно, на кухне — в хлеборезке и на раздаче. И не скрою — иногда они, как «своей», прибывшей первым этапом, наливали мне лишнюю миску баланды, но делали это очень осторожно — только когда наша бригада, отработав в ночную, спала, а в столовой кормили вторую смену перед выходом за зону — мы жили в одной секции и я днем просыпалась и шла с ними в столовую в те дни, когда на раздаче стояли карлаговки из нашего этапа... А лишняя миска баланды, если ты даже не на тяжелой работе, много значит, особенно, когда не получаешь посылок. Кстати, о работе — я большую часть срока была повременщицей — «медсестра-кипятилыпица» на объекте (так называлась моя должность), а в последний год была библиотекарем и даже недолго, в самом конце, — месяц, полтора — бригадиром. И все же какое-то время мне пришлось побыть на разных общих работах за зоной, правда, не так уж и долго — год, полтора из всего отсиженного срока, так что я не понаслышке знаю, как с помощью кувалды и клина киркуют скальную породу, как роют траншею с двумя-тремя перекидками или рихтуют железнодорожное полотно. Но, честно говоря, было это не слишком продолжительно, поэтому, может быть, и запомнились какие-то мазки, яркие картинки. К примеру, такая: мы всей бригадой работаем на каком-то складе под открытым небом, где прямо на земле разложены громадные части какого-то заграничного оборудования, видимо, для горно-металлургического комбината, который был построен в Джезказгане, а начинался заключенными нашего лагеря. В ясный летний день мы, 25-30 женщин, окружив лежащую на земле железную пластину, выкрашенную, чтобы не ржавела, красной масляной краской, одновременно наклонившись, пытаемся по команде поднять ее с земли, чтобы куда-то перенести. Поднять пластину удается только с третьей или четвертой попытки. Командует юная китаяночка Вей Цу Сан. Она такая хрупкая, что никому даже в голову не приходит поставить ее в наш круг. Тоненьким, срывающимся голоском она кричит нам: — Лац, два! Вцяли!
Бог знает, за что сидела Вей-Цусанка, как ласково называли ее женщины. Были еще две кореянки — они были покрепче Вей Цу Сан и побойчей, даже танцевали в нашей культбригаде корейский танец.
На том же складе мы становились попарно, 20-30 женщин, ломами поддевали стальные швеллера (рельсы) и на 10-15 ломах переносили их. А однажды мне какое-то время пришлось штабелевать кирпич, и неожиданно для самой себя я с этой работой справлялась быстрее и успешнее многих работяг. До сих пор дома я, как Карлсон, который на крыше, считаюсь «главным упаковщиком», если надо упаковать в поездку чемодан или уложить посылку...
Видно, это результат многолетнего навыка быстро собираться «с вещами» на всякого рода инвентаризации и дезинфекции, когда поголовно все население лагеря выводилось за зону и долгие часы — на морозе ли, в знойном ли солнечном пекле — дожидалось, как манны небесной, возвращения в зону.