Ты, маменька, ты приласкай меня - 1

Январь 1998 – Декабрь 2001.

Под вечер без огня сидел я.
И вдруг гляжу:
Выходят из стены
Отец и мать,
На палки опираясь.

«Теперь я уверилась
В сердце твоем!» -
Сказала мне мать.
Она в сновиденье пришла ко мне
И, плача, снова ушла.

Во сне твой голос
В ушах звучал.
Как давно
Я слышал его!
Сам не помню когда.

Здесь и последующие эпиграфы
Исикава Такубоку.

Жизнь человека эмоционально состоит из не равноценных периодов. Какая-то часть жизни наиболее светлая, радостная, счастливая. Для меня это – детство, отрочество, юность.

Лев Николаевич Толстой, уже старик, на листке бумаги попытался передать свое состояние: «Хотелось, как в детстве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому я мог бы прильнуть так? Сделаться маленьким и к матери, как я представляю ее себе… Ты, маменька, ты приласкай меня».

В похожем состоянии нахожусь сейчас и я из-за болезни, да и не малого уже возраста. И мне тоже хочется сделаться маленьким и мысленно прильнуть к матери, найти у нее защиту от болезни и утешение. И я часто делаю это своими воспоминаниями о детстве, юности, особенно наполненными материнской любовью.

Детство мое попало в основном на годы Великой отечественной войны, послевоенной разрухи, в голод, холод. И все-таки оно было счастливым благодаря безмерной любви нашей матери, мамы, к нам. Голодные несколько лет подряд, отец в армии, трое нас детей мал мала меньше – и наша мама всех нас спасла от голода, вырастила. И не только вырастила, но и сделала наше детство счастливым. И не только детство, но и, можно сказать, всю жизнь.

Когда я заболел, а это случилось неожиданно, я размышлениями допустил, что со мной все может случиться. И показалось обидным, что в жизни я многое не успел, не окончил.
С этим безропотно пришлось смириться, с надеждой на лучшее, на какое-то выздоровление.
Но с чем я не могу смириться и согласиться, это – что исчез мамин мир после ее смерти, а прошло уже почти три года. Мамина любовь к нам, уже великовозрастным ее детям, так была велика, что она не исчезла, она окружает и оберегает меня и сейчас. Пусть я заболел, не в маминых силах было сохранить меня здоровым. Мамы нет, но я думаю о ней и, что одно и то же, о своем детстве и юности, и нахожу в этом утешение. И дополнительный источник жизненных сил.

Мне хочется поговорить о маме, написать о ней. Но я не сумею выкристаллизовать мамин образ, как просто человека, от маминого образа как нашей матери, основного стержня всей нашей семьи. Я не знаю, какой была бы мама, если бы не было нас. Ее просто нельзя отделять от нас.

Конечно, я могу сказать, что мама отличалась очень большим трудолюбием и любила свою работу. Она была учительницей, и учила ребят читать, писать и считать в начальной школе. Не помню, чтобы она посетовала на свой нелегкий учительский труд.

Она очень любила животных, и всегда в нашей семье они были, и уход за ними был для мамы радостью.

Я не помню, чтобы мама совершила какой-то не честный поступок к кому-либо. Дети всегда это чувствуют, и если бы было, я бы запомнил. Но я не запомнил.

У мамы был сильный, немножко мужской, голос. В детстве мне приходилось неоднократно драться, если кто-то зло передразнивал маму, из-за такого голоса.

Я не помню, чтобы мама болела, и в мои детские годы ни разу она не брала бюллетень. Болеть – она, может, и болела, но все переносила на ногах.

Еще я мог бы рассказать, что мама была немножко нервной, и это мы, дети, ощущали на себе, если были в чем-то виноваты: мама очень шумно нас наказывала, по-моему, и с использованием ремня. Поэтому в дни педсоветов в школе, когда наши учителя жаловались (ябедники!) на нас маме, мы дома ждали ее, примолкнув, одновременно ожидая и наказания. Мама приходила усталая, расстроенная, и нам доставалось от нее. Но она быстро отходила в душе, и ей было, может быть, стыдно за свой гнев, но точно – жалко провинившегося. И она добрым словом заглаживала наказание.

Я бы мог рассказать, что мама трудно находила «общий язык» со своими невестками, нашими с братом женами. И вот здесь она часто была не права.

Но я не хочу более подробно рассказывать обо всем этом. Таких людей, с такими чертами характера, - много. А мама у меня одна, и не это в ней мне так дорого. Я не хочу рассказывать о маме в отрыве от моей жизни, особенно в детские и юношеские годы. Потому что все, что в ней случилось, оно случилось в каком-то мамином пространстве, под маминой защитой.

В то же время меня смущает, будет ли читателю интересна жизнь и судьба рядовых в обществе людей, так сказать, маленьких, ничем особо не выдающихся людей. И те события, которые вспоминаются мне, тоже ничем не выдающиеся. Но я уверен, что у каждого в жизни случались подобные события. И многие люди их вспоминают с теплотой.

Лежали мы в больнице с одним мужчиной, моим примерно ровесником. И он рассказывал, что, живя в Саратове, держали они после войны козу, и он подростком пас ее летом. И, как и я в детстве, собирал возле рынка зимой сено для нее, оставшееся после конских подвод. И как любил он есть какой-то колоб. Это, я понял, похоже на жмых, который в детстве, в голодные годы, любил есть и я.

Поэтому, возможно, читатель не узнает много нового из моих воспоминаний. Но пусть они вызовут в его душе другие, свои воспоминания, послужат толчком для таких воспоминаний.

ВЕЛИКОРЕЦКОЕ И АРТЮЩИЧИ.

Сегодня с силой
Внезапного недуга
Нахлынула по родине тоска
Как грустен этот дым
На синих небесах.

Чаща леса.
Далекий стук…
Словно попал я в страну,
Где карлики в дуплах деревьев
Пестиком рис толкут.

Мама научила нас любить наш вятский край, нашу малую родину. Она часто рассказывала нам о своих Артюшичах, где она родилась и выросла.

Артюшичи – это хутор в лесу, состоящий из двух крестьянских хозяйств, расположенный примерно в тридцати километрах от моей Юрьи. И недалеко от села Великорецкое.

Юрья – это уже моя малая родина, станция на железной дороге Киров – Котлас, здесь я родился и вырос.

Село Великорецкое Юрьянского района знаменито тем, что здесь на реке Великой, в роднике, явилась в далекое время, в 1380 году, чудотворная икона Николая Чудотворца Хлыновского.

Рядом с родником возле реки Великой, где явилась чудотворная икона, была построена ажурная часовенка, а вода в роднике считалась святой. Очень красивое место, излучина реки с островком посередине, правый берег – заливные луга, левый – высокий красный яр с сосновым бором, а еще выше раскинулось село Великорецкое с красивой церковью.

Церковь, которая называлась Преображенская, была богатая, построена основательно, с колокольней и с различными церковными службами. В мои детские годы она была уже разорена и не действовала, и можно было залезть на колокольню и полюбоваться окрестностями.

Постоянно икона Николая Чудотворца Хлыновского находилась в Вятке ( Кирове ), но каждый год ее торжественным ходом носили на родину, в Великорецкое. Вот так это событие описывал Герцен в « Былое и думы»: «Ежегодно ее носили торжественным ходом на Великую реку, кажется, 23 мая. Это главный летний праздник в Вятской губернии. За сутки отправляется икона на богатом дощанике по реке, с нею архиерей и все духовенство в полном облачении. Сотни всякого рода лодок, дощаников, комяг, наполненных крестьянами и крестьянками, вотяками, мещанами, пестро двигаются за плывущим образом. И впереди всех – губернаторская расшива, покрытая красным сукном. Десятки тысяч народа из близких и дальних уездов ждут образа на Великой реке»

Мне приходилось на старых фотографиях видеть этот крестный торжественный ход. Богомольцы использовали не только водный путь, как описывал Герцен, но и приходили в Великорецкую церковь пешком, многие из соседних областей и губерний. Старые уже очевидцы рассказывали, да и по фотографиям видно, что в празднике участвовали многие сотни тысяч людей.

И в мое время шли люди, хотя церковь была закрыта. Помню, мой отец, коммунист, участвовал в пикетах, чтобы не пускать верующих людей в Великорецкое, обоснование формальное для этого – что топчут колхозные поля. Коммунисты, уже в мое время, часовенку возле святого родника зацепили трактором и разрушили. Хотели бульдозером засыпать и святой родник. Но вода там действительно была целебная, и заведующий Великорецкой больницей отвоевал у властей и сохранил родник, т. к. вода из родника нужна была больнице.

Незадолго до своей болезни я, может быть последний раз, посетил эти родные для меня места. Церковь начали восстанавливать, и периодически там проводятся церковные службы. Часовенка возле родника еще не восстановлена, но построен временный комплекс с раздевалками, с большой ванной с проточной водой из родника, в которую люди могут окунаться и просить у Всевышнего благодати и исцеления души и тела. Здесь же из самого родника можно попить и набрать святую воду.

Окунулся в святую воду и я, хотя в мае она была очень холодная, да и много было беспощадных комаров. Во время праздника окунание проводилось и в самой реке Великой, при крещении и для очищения и выздоровления души и тела.

Когда я участвую в философских разговорах на «бытовом уровне» о жизни – я утверждаю, что радость и счастье я получаю чаще всего от общения с природой и от любви. От любви – не только к женщине, но и к родным. Близким, детям, к хорошим людям. О любви – особый разговор. А о природе – здесь можно сказать, что радость и положительные эмоции от общения с природой, это тоже любовь. Любовь к природе для меня стала важной после длительного проживания в городе.

Раньше, в детстве, в Юрье, природа везде окружала меня, и я не задумывался, люблю ли я ее. Я мог легко срубить дерево, лес же кругом. Конечно, зазря рубить и тогда рука не поднималась, да так и было принято среди моих земляков. Но, если нужно было, рука рубила дерево легко. А сейчас мне, городскому жителю, если и нужно срубить, долго решаешься и думаешь, нельзя ли обойтись без этого, а сердцу всегда становиться неуютно.

Помню, во время войны, с мамой лакомились молодыми годовыми кольцами сосны. Мама срубала дерево, снимала кору, и ножом срезала сочные ленты молодой древесины, не успевшей затвердеть. Сладко, клейко, смолисто! Долго потом ходишь, с трудом открывая рот. Но «голод не тетка», русская поговорка, да и не хватало организму сахара. Иной раз срубишь дерево, а ленты тонкие, или недостаточно сладкие, приходилось рубить следующее. Да и сразу много не съешь, это не пряники, а на следующий день древесное кольцо затвердевало, приходилось рубить новую сосну. То ли тогда не было лесников, мужчины на фронте в основном, то ли в тяжелое военное время власть закрывала глаза на такую рубку леса, но не боялись, рубили в открытую. Мне кажется сейчас, если бы наступил такой же голод, я бы так легко уже не решился рубить сосны, деревья.

Я очень люблю вятскую, северную, природу. Я бы сказал, там трудно найти место, которое не трогало бы сердце своей красотой. Разве что заберешься в непроходимую лесную чащу или в какое-нибудь болото. Но иногда и здесь обнаруживается неожиданная красота.

Помню, мы возвращались с покоса у деревни Шурское. Это был наш самый близкий сердцу, воспоминаниями о нем, и длительный, по летам его использования, покос. Можно было идти, минуя деревню Ситники на Высоково, а потом по железной дороге до дому. Другой путь, который ближе, но которого мы побаивались, если время было позднее, через Ситники, а потом тропинкой через довольно дремучий лес. На этой тропинке было самое жуткое место, где молодой ельник образовал по обе стороны непроходимые заросли. Даже днем там было очень мрачновато и темно. Но в тот раз на покос мы ходили всей семьей, с отцом, и было не страшно, впереди шла мама, а позади отец. И когда мы подходили к этому мрачному участку леса, вдруг обнаружили целые цепочки, гирлянды огоньков в глубине леса. Вначале мы испугались и оцепенели, но потом поняли, что это светлячки на гнилушках. Но уж очень их было много, светлячков. Я пролез к наиболее светящейся кочке и взял в руки горсть земли с гнилушками. Светлячки продолжали светиться. Нам было интересно это новое воочию для нас явление, и оставшийся путь показался короче.

Как одно из красивейших мест в окрестностях моей Юрьи я всегда выделяю мамину родину - Артющичи. И особенно Великорецкое. Может быть, потому, что, посещая эти места в детстве, я представлял, как здесь, будучи еще ребенком, ходила моя мама. А, может быть, потому, что Великорецкая церковь, видимая со многих мест окрестности, накрывала меня своим религиозным предназначением, своей загадочностью для детского ума, и великолепием. Синее чистое небо и плывущие белые огромные облака, каких в других местах и не бывает, и в синем небе на горизонте сияют золотые кресты церкви. А с колокольни далеко видно окрест, и обязательно, так уж, наверное, строили в старину, церкви соседних местностей, церковь в Чудинове, церковь в Пышаке, церковь в Верховино, церковь в Верходворье. Они очень далеко, но их видно, может быть наяву, а может быть, только в моем сознании, потому что так мне хочется. Они белеют на горизонте среди зелени лесов и тоже блестят своими крестами.

Когда я перечитываю рассказ Василия Шукшина «Мастер» про деревенскую церковь, которой многие любуются, я всегда представляю церковь в Великорецком. Много раз я подъезжал или подходил к селу со стороны Юрьи. Дорога идет через сосновый бор, и церковь взору открывается всегда неожиданно. Она появляется не фасадом, а своим торцом, колокольней. Я всегда готовлюсь к встрече и думаю: «Вот сейчас, вот сейчас!». Но она появляется всегда неожиданно, внезапно, белая, легкая среди тяжелой зелени тополей. И сердце всегда наполняется ожиданием чего-то прекрасного, какого-то благолепия. И уверенности, что в жизни все – только радостное, счастливое!

С колокольни просматривается дорога на мамин хутор Артюшичи, пока она не ныряет в лес. Но мысленно дорогу эту и расположение хутора в лесном массиве можно проследить, дорога соединяет Великорецкое с Чудиновым, церковь которого видна. Хутор где-то посередине этого расстояния. Крестный торжественный ход иконы Николая Чудотворца Хлыновского, если совершать его пешком, идет от станции Медянка на железной дороге – в Чудиново. Далее, если в Чудинове построен временный мост через реку Великую ( который называется «лавы» и на время весеннего разлива убирается ), богомольцы проходят мимо Артюшич. Но чаще (в мое время) лавы строились возле Великорецкого, тогда торжественный ход совершался по другому берегу реки Великой. Но и в этом случае можно было идти мимо Артюшич, т. к. в Чудинове работал лодочный перевоз через реку. Не миновать Артюшич и при водном пути, хутор располагался недалеко от реки Великой, на берегу небольшой лесной речки без названия, которых много в вятских лесах и которые в народе называются жилками. Речка эта впадает в Великую.

Километра два от Великорецкого по дороге на Артющичи – деревня Ардичи. После Ардичей дорога направо вела к Артющичам, налево – к Большим и Малым Барановым. Вот эти названия, Великорецкое, Артюшичи, Чудиново, Большие и Малые Барановы, Ардичи, еще Гоничи – наиболее часто упоминались в маминых рассказах. Да и фамилия девичья у мамы была – Баранова. Баранова Дарья Петровна.