3 октября
Семь часов, яркое солнце, тепло, ветру нет.
Сегодня я умываюсь. Все руки исцарапаны, в нескольких местах содрана кожа,-- это результаты прошлой ночи, когда ломал ветви для костра.
И. А. возится с перекладкой вещей -- отсюда мы идем уже налегке: лодку оставили на озере, палатки отправляются с корейцами обратно -- изломало их, да и громоздки и мало пригодны.
По лесу несутся радостно отчаянные вопли возвращающихся корейцев:
-- Гей! Ги! Ги, ги!
Гонят наших двух лошадей: слепую и белую. Вот они уж на опушке, а за ними радостные белые корейцы. Впереди, с колокольчиком на шее, умненькая белая лошадка, сзади нее, как слепой кобзарь за своим поводырем, плетется серая слепая лошадь.
Трогательная картинка.
На их спинах вьюки, их нашли в укрытой долинке, где была трава и снег.
Белая, вероятно, водила своего слепого товарища на водопой к снегу, а затем они возвращались опять в долинку.
Когда подошли к ним корейцы, белый тихо, приветливо храпнул, а серый остался таким же равнодушным, поникшим, каким был всегда.
Чтоб выбраться в эту долинку, им пришлось спускаться с очень больших круч, и как слепого учил белый ставить куда надо ногу -- осталось их тайной. Но результат этой тайны -- трогательная дружба между ними: они не расстаются. Белый пошел пить, и серый за ним -- пили, пили. Затем белый смело подошел к мешку с овсом и рванул его зубами, серый подошел и то же самое проделал. Насыпали им овса, стали есть они, и все корейские лошади стараются присоседиться к ним. Серый с покорностью слепого равнодушен, но белый прижимает уши и ляскает зубами на все стороны, как только приближаются чужие лошади.
Моей лошади не нашли, а может быть, и не искали.
-- Дракон себе взял одну, а этих сам снес в долину -- лошади не сошли бы своей силой. Этих лошадей посылает дракон, посылает с ними и счастье начальнику экспедиции, ждет его большое счастье.
С какой глубокой верой и даже завистью говорится это.
Мы поели с H. E. и отправляемся на исследования истоков реки Амноки.
Возвращаемся мы в Буртопой засветло, выяснив, что все овраги по направлению к Амноке сухие.
-- Амнока вон где берет начало,-- показывает проводник на Малый Пектусан.
Это верст пять к югу от Большого.
Остаток дня мы проводим в приятном ничегонеделании.
Возвратились солдаты, принесли кой-какие потерянные вещи, видели медведя,-- черного, небольшого,-- стреляли, но не попали.
Корейцы собираются в дорогу, мы тоже завтра на рассвете выступаем: поесть и спать пораньше.
Сапаги предлагает рассказать сказку, имеющую отношение к здешнему месту. И, пока пища варится в котлах, мы все усаживаемся и после пережитых треволнений благодушно слушаем высокого длинноногого Сапаги в его полуевропейском костюме, с дамской прической на голове.
Кончил Сапаги свою сказку, я закрыл глаза, и опять в фантастически иззубренных, почти отвесных стенах кратера, там, в глубине, сверкает предо мной озеро ярко-изумрудное, представляя из себя со всей окружающей на сотни верст местностью и самим Пектусаном что-то до того ошеломляющее, что не можешь забыть и, как очарованный, точно видишь это все опять наяву. Кажется, опять стоишь и смотришь на близкое голубое небо -- беспредельно нежно-желтую, как золото, даль лиственных первобытных лесов! Смотришь на эту белую гору, на иззубренные, как башни, как старинные замки, вершины кратера. Смотришь туда, в глубь его, где этот безмятежный изумруд озера, где так тихо, так уютно, где все эти повороты в черных стенах, точно улицы заколдованного города с его дворцами и башнями. Первые впечатления сменятся другими, потрясут, может быть, до основания вашу душу все эти явления не успокоившегося еще вулкана, этого не вышедшего еще из периода сотворения мира клочка земли. А какая охота! Здесь изюбры, здесь тигр и более кровожадный, чем он, барс; здесь не торопится бросать свое лакомство -- голубицу при виде человека черный медведь; стада серн, антилоп и горных козлов. Здесь первобытно все: трава в рост всадника и первобытный лес. Здесь фазаны, лебеди, гуси, утки, речная и болотная дичь. Здесь произрастает лучший и драгоценный жень-шень, целебный корень, продающийся на вес золота.
Эти девственные места ждут еще своих охотников, своих Эмаров и Куперов! Охотники, мы должны прибавить, забегая вперед, должны быть в обществе не меньшем, чем двадцать человек, потому что разбойники хунхузы, как оказалось,-- такая же реальная величина здесь, какою некогда были индейцы в свое время в Америке. Ждут эти места и художников! Сколько найдут они своеобразного очарования во всей этой дикой, чисто фантастической азиатской красоте! Одна Сунгари чего стоит! Сунгари со своими берегами, какими только может представить фантазия,-- блестящая, коварная, изменчивая, но всегда поразительно прекрасная. Это отсюда кристально прозрачным каскадом падает она туда, вниз, в это беспредельное море желтого, золотого леса, в голубом небе.
Корейцы уложились и уезжают. Мы прощаемся.
Я даю им обещанную премию, плачу за простой, и корейцы быстро собираются в обратный путь.
-- Итак,-- говорю я на прощанье,-- мы с драконом теперь друзья?
-- О, да, да,-- радостно кивают головами корейцы,-- вон какая погода.
Тихо, и в безоблачной синеве угрюмо, неподвижно нахохлился спокойный теперь Пектусан. С невольным уважением я смотрю на него: страшного врага уважаешь.
-- Он, верно,-- говорю я,-- покатался сам сегодня на лодке, и ему понравилось...
Корейцы смеются.
-- А вы сами на нас никакой претензии не имеете? Может быть, вас в деревне кто-нибудь обидел?
-- Никто не обидел.
-- Спросить: довольны ли переводчиком? -- спрашивает П. Н.
-- Спросите.
-- Довольны, всем очень довольны.
-- Спросите: может, я с них взятку взял?
-- Не брал, не брал.
Каждый кореец подходит ко мне, складывает обе руки и посылает ими приветствие мне. Я говорю:
-- Азунчано! благодарю!
Они делают последнюю попытку уговорить меня ехать назад. Я смеюсь, машу рукой и говорю:
-- Пусть только едут, не останавливаясь,-- груза нет, лошади вытерпят; на рысях к утру, пока проснутся хунхузы, они уже будут дома.
-- Е, е,-- кивают корейцы в знак согласия.
Один за другим на своих маленьких лошадках они скрываются в лесу. Последние лучи -- и опять горит Пектусан.
Где-то там теперь моя бедная лошадь?
Впрочем, я не очень жалею о ней: слепая, она свалила бы меня где-нибудь с кручи.
Свободное копирование
