По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову - 53

1 октября

   Рассвет. Я просыпаюсь.

   П. Н. уныло говорит:

   -- Пропала лошадь...

   -- Господи, как холодно. Ну, пропала, что же тут сделаешь?

   -- Я все-таки еще пойду искать ее.

   -- Где проводник?

   -- Ушел дорогу искать.

   П. Н. ушел, я остаюсь один.

   Жуткое чувство одиночества в этой мокроте. Все промокло -- седло, попоны, сам. Брр... какая гадость! Поднялся на ноги: не хотят стоять ноги, тело тяжелое. Но костер тухнет, и надо идти за сучьями. Иду, ломаю, смотрю -- нигде не видно лошади... Вспоминаю ее: какая несчастная она была, слепая, покорная... Если тигр ее схватил, проиграла ли она что-нибудь? Все-таки жалко ее.

   П. Н. пришел и, сказав угрюмо: "Нет лошади" -- повалился и уже спит.

   Солнце взошло. Где же проводник? Сел дневник писать, но руки окоченели, окоченели и слова: тяжело, неуклюже, и одна фраза отвратительнее другой.

   Странно, отчего есть не хочется? Восемь часов, и ровно двадцать четыре часа, как я не ел уже.

   Выше поднялось солнце, такой же ветер, но солнце и костер сушат и греют.

   Все спит. Как-то голо и уныло смотрит с своей вершины Пектусан и вся неприступная твердыня его, все так же вылетают облака оттуда, и, сидя здесь, я чувствую пронизывающий холод его вершины.

   Все та же желтая скатерть лесов перед глазами и синяя даль гор. Все подернуто какой-то мглой, точно не выспалось, как и я, и не ело больше суток.

   Чей-то голос! С горы спускаются пять лошадей, и впереди H. E.

   -- Все благополучно? -- кричу я.

   -- Какое благополучно: трех солдат нет.

   -- Как нет?! -- вскакиваю я.

   -- Пока вылезали с озера наверх, нас сразу захватила ночь, ну и сбились, куда ни пойдем, везде кончается кручей. Спускались, поднимались, опять спускались, дождь пошел, намокли. Главное лошади -- без лошадей все-таки как-нибудь бы справились.

   -- Какие лошади?

   -- Две вьючные, которые были с нами...

   -- Но почему же этих людей не отправили в лагерь, как ведь и было предположение?

   -- Ну, вот, Сапаги... Не понял или побоялся идти... Вылезаем наверх, а он тут и с лошадьми... Лошади и зарезали... Я просто выбился из всех сил... Полушубок намок, тяжесть, словно сто пудов на плечах, идти вверх прямо не могу, не передвигаются ноги, могу только вниз двигаться. Подошли опять к какому-то спуску -- нельзя спускаться, надо опять идти вверх, назад. Главное, вижу, что я их задерживаю, пройду два шага и упаду, лежу, не могу встать. Ну, думаю себе, я пропал, за что же другие пропадать будут, говорю им: "Подождите здесь, я попробую спуститься и крикну вам снизу, есть ли выход. Если со мной, не дай бог, что случится, старшим назначаю Беседина. Если устанете, имеете право бросить лошадей". Ну и полез вниз... лез... лез... Я уже не знаю, как только и не убился... Сегодня посмотрел, откуда спустился...

   -- Какие распоряжения вы оставили относительно розыска людей?

   -- Послал Ив. Аф. и сам вот ездил. Ив. Аф. послал на прежнюю стоянку. Там был пожар, и светилось, когда мы были наверху... Если они пропустили лагерь, то, наверно, попадут на Буртопой.

   -- Дайте папиросу и едем...

   -- Ах, Ник. Георг., ну где там еще мне было думать о папиросах: вот взял красного вина, несколько сухарей.

   -- Да вы сами курите же?

   -- Да теперь не курил, не ел и не спал.

   -- Что вы делали?

   -- Всю ночь звонил в колокол, стрелял, жгли костер, пока были дрова, потом на шест поставил фонарь, так как глухой он,-- одна только светлая сторона,-- ну и вертели его, как маяк... Я только и попал на фонарь... Буря -- выстрелов в нескольких шагах не слышно... Корейцы разбежались... Корму лошадям нет, воды нет, дров нет.

   -- Здесь и вода, и дрова, и корм,-- показал я на свою ночевку, которая теперь была уже далеко под нашими ногами,-- надо сейчас же перевести лагерь сюда, потому что не уйдем же, пока людей не разыщем.

   -- Я думаю, они уже погибли.

   H. E. оборвался и замолчал.

   Только теперь я заметил, как изменился он за ночь. Осунулся, складки на лице, напряженный взгляд, и вся фигура и лицо отжившего, высохшего старика.

   -- Полно вам. Три солдата, чтоб погибли.

   -- Замерзнут...

   -- Да ведь мороз всего градус, два.

   -- Ну и обледенит -- все ведь мокрое, спички размокли, выбьются из сил...

   -- Ну, выбьются, остановятся, начнут драться, наконец, чтобы согреться. Я ведь мокрый, и П. Н., и проводник: сели, просохли, силы появятся, опять за дровами...

   -- Да ведь у вас они есть...

   -- Да не такой же холод... Ну, они, вместо дров, пойдут... Не беспокойтесь, человек такое живучее животное... Как же вы попали в лагерь?

   -- Я и не знаю. Слез я в овраг, осмотрел, крикнул им: "Обходите вправо". Ответили: "Идем", и все смолкло. Я лег и думаю, ну хоть не задержу их. Спать хочется, знаю, что засну -- пропал, а сам уже засыпаю... Слышу, что-то камни около меня шевелятся: упало на меня... "Кто?" Сапаги. "Ты как попал?" -- "Моя капитан пошла? Айда, ходи".-- "Не могу".-- "Надо ходи, лежать нет надо". Пошли мы... Идем, идем и ляжем. "Надо ходи". Вдруг свет фонаря... Оказывается, я лежал в последний раз в десяти саженях от лагеря... Прихожу, спрашиваю: "Солдаты пришли?" -- "Нет",-- говорит. Повернулся к палатке, кричу: "Н. Г., солдат нет!" -- "Да и Н. Г. нет",-- говорит И. А. Ну, тут я совсем... Я ведь думал, что и вы задрогли...

   -- Все трое?

   -- Да ведь ночь же какая... Чем еще кончится? Не можем мы не простудиться.

   -- Ну, у меня вчера, когда выступали, горло так болело, что глотнуть не мог, теперь все прошло... Ну, едем скорей.

   Вот и лагерь. Полное разрушение: кроме В. В. все разбежались, палатки сломаны, вещи разбросаны.

   Ив. Аф. уже приезжал с Буртопоя -- солдаты там! Ура! послал им спирту и пищу И. А., а сам уехал в горы разыскивать лошадей, которых солдаты упустили.

   -- Как упустили?

   В. В. не мог объяснить.

   -- Ну, в таком случае сниматься и отступать на Буртопой... Папирос дайте.

   -- Моя чай варила...-- говорит В. В.

   В. В. в маленькой китайской шапочке с красной шишкой и обмотанной вкруг головы косой,

   -- Ну, давайте ваш чай...

   -- Моя щи варила...

   -- Давайте щи.

   -- Я вчера,-- говорит H. E.,-- три раза пробовал есть, три раза вырвало.

   Совсем другой человек опять стал H. E.: повеселел.

   -- Верно, значит, я рассудил, что на Буртопой послал,-- говорит он.

   H. E. говорит и уплетает щи.

   Я съел три ложки -- тошнит.

   -- Давайте чаю.

   Чай с каким-то салом. Заставил себя выпить, и сейчас же все назад.

   Китаец, Сапаги и маленький урод Таани укладывают тюки.

   -- Лошадей поили?

   -- Воды нет.

   -- Снег кипятите, Сапаги, бросьте укладку, берите снег и варите...

   Напоили кое-как лошадей, И. А. подъехал.

   -- Нет... Главное, с тюками ведь. Так все-таки им легко бы было, а с тюками пропадут... Главное, Серый слепой ведь.

   -- Другая какая лошадь?

   -- Маленькая белая, самая умная, положим, и колокольчик на шее, слепому-то и слышно...

   -- Ну, укладывайтесь, едем.

   Все тот же ветер и холод, и во всей своей неприступности перед нами великолепный Пектусан, сегодня весь покрытый снегом.

   -- Скажите старику,-- говорю я,-- дракон молодец, задал нам трепку.

   -- Он говорит, что это за то, что лодку спустили.

   -- Ну, рассказывайте, H. E.: что же вы делали вчера?

   И H. E. рассказывает, пока мы укладываемся.

   -- Рассказывайте все с самого начала.

   -- Ну вот, пришли мы...

   -- Хороший спуск?

   -- По камням. На глаз -- почти отвесно, а дальше россыпь... Ведь мы потеряли лот... Ну, ищу я глазами камень.,. Смотрю, внизу на берегу озера лежит камень, ну так, с три кулака... Ну, думаю, камень, значит, есть, и полез вниз. За мной остальные, лодку разобрали, я надел на плечи пробки,

   -- Голова не кружилась?

   -- У меня не кружится...

   -- У людей?

   -- Ни у кого... И. А. как кошка лазит... У Хапова камень оборвался, слышу: "Берегись, берегись". Смотрю, прямо на меня летит. Я стою -- одна нога на одном камне, другая на другом: куда беречься? Только вправо или влево туловище наклонить. Ну, я, положим, так и приготовился... все равно, как из ружья целит: нацелился прямо на меня, я влево, да спину повернул и схватился за камень... Как хватит по пробкам на спине... Ну и цел и удержался... Так и спустились. Стали лодку собирать. Камень мой, в три кулака, оказался скалой саженей в пять. Снизу вверх смотреть, так просто не веришь себе, как спуститься тут можно. Когда мы спустились, озеро слегка волновалось, вода прозрачная, такая, что не видишь ее. Ключ падает с горы. Пока падает, едва заметно, а где-нибудь в лощинке воды не видно... Пока собирали лодку, приготовляли лот, поднялась такая буря, что стоять нельзя. Снизу рвет, камни поднимает вверх... Спустили лодку, поехал сперва И. А. -- не может выгрести... прибило назад. Потом И. А. полез вверх, назад в лагерь, а я с Бесединым сели в лодку, гребем, на шаг не подвигаемся... Тут как-то стихло было, мы двинулись сажен на двадцать, и сразу такой порыв, что полную лодку налило: маленькое озеро, а волны полтора аршина. Положим, лодка хоть и полная воды, но держится...

   -- Сколько градусов?

   -- Семь.

   -- А в воздухе?

   -- Три... Промокли... ноги не терпят и грести нельзя, тут и пароходом не выгребешь, прямо так и выбросило на берег... Бились-бились, все по очереди пробовали, то же самое... Зальет лодку и выбросит... Глубина страшная, это прямо видно: от берега мелко, а там сразу обрывается и уходит в глубину обратным откосом, почти везде так... Контур снял.

   -- Инструменты благополучно спустили?

   -- Благополучно... Ну, пока работали, смотрим, солнца уж мало видно. Промокли, продрогли, да и делать больше нечего... Вытащили лодку, опрокинули ее, веревки для лота положили под нее, весла и полезли назад.

   -- Лодку не унесет в озеро? Вода в озере, не заметили, опускается, поднимается?

   -- На полсажени высоты заметно как будто понижение. Может быть, это волны, может быть, усыхает. Ключи есть -- бьют из скал.

   -- Трещина есть в озере?

   -- Когда я выехал на лодке, видно было, что на северо-востоке нет, а на западе какая-то бухта. Я не рассмотрел...

   -- Я стоял перед этой бухтой на восточной стороне, как раз напротив, такие же стены отвесные, как и везде.

   -- Ну, значит, нет выхода. Впечатление, собственно, от озера -- игрушка... И опасная игрушка... В смысле же питания рек...

   -- Об этом и говорить нечего -- горсть воды.

   Все уложено, и мы покидаем негостеприимную гору. От нее веет холодом и неуживчивостью. Какой-то взбалмошный, больной дракон. Дурит, как только может. Вот уже опять летят облака из него, и даже здесь качает ветром нас.

   -- Нет, подыматься было трудно,-- говорит тихо весь поглощенный рассказом H. E. и, по обыкновению, улыбается,-- назначили скалу, половину дороги, а доползли -- оказывается и пятой части не прошли еще. Вдруг туча подошла к краю, и вдруг всю ее втянуло в озеро, и сразу темнота. Как только закрыло тучей, озеро буквально черное стало, а потом все исчезло. Я уж думал ночевать где-нибудь на полдороге, да негде было. Уж и не знаю, как долезли, через каждые три-четыре сажени -- отдых... Я последним полз...

   Камни летят из-под ног тех верхних: один по колену так хватил, что, думал, свалюсь... Вышли наверх, просто как выкачали все из меня: ноги дрожат, дышишь уж не легкими, легкие как будто лопнули, а так как-то, всем телом... Тошнит, голова кружится, упал бы, кажется, и заснул, умереть согласен, что хотите, только дальше не идти. А тут дождь как из ведра, сразу намочил, промокли и хоть что хочешь... Сто лет проживешь, а не забудешь этой ночи... Тьма, дождь, рев такой, что голосов не слышно: господи, что уж это такое. Я уж так и думал: ну, конец.

   Между тем, пока мы ехали и H. E. рассказывал свои впечатления, наступил вечер, и опять сразу тьма, мы сбиваемся с дороги, благодаря проводнику, который хотел пройти покороче, попадаем в овраг истоков Тумангана, валимся, падаем, теряем вьюки, разыскиваем их и уже собираемся с лошадьми, вконец изморенными, вторично ночевать в какой-то трущобе, когда на два сигнальных выстрела услышали наконец где-то далеко-далеко ответные выстрелы. Заметили звезды и пошли напрямик. Выстрелы ближе, ближе, затем свистки, огонь костра, и мы над оврагом Буртопоя. Где-то там, в бесконечной глубине.

   Спустились. Тепло у костра -- солдаты, корейцы, рассказы и суд над всеми.

   Корейцы на каком основании бросили лагерь?

   -- Не было дров, не было корму и воды.

   Виновник проводник. Он сам не знал, что есть вода на Пектусанс. Никто не виноват.

   Очередь за солдатами.

   -- Вы поступили правильно, что бросили лошадей, но зачем вы, во-первых, не развьючили их: жаль несчастных животных, а во-вторых, почему вы не привязали лошадей?

   Выступает Беседин.

   -- Позвольте, объяснить... Когда H. E. крикнул нам: направо -- мы так и пошли. Шли-шли -- приходим, такой же овраг. Что делать? Назад пошли, поднялись на самый верх, опять на то место, откуда начали спускаться, опять запутались, опять назад... Стали выбиваться на вашу дорогу -- Павел днем ходил за вами,-- ну, так и пошли, дошли до того места, где проводник вас через овраг проводил, стали делать ступеньки, сошли сами и лошадей, господь помог, спустили. Тут обессилели, попали в какой-то овраг -- трава. Надо покормить лошадей, а самим отдохнуть. Пустили лошадей, сами сидим. Мокрые, давай греться: стали бороть друг друга, возиться, вроде как будто тащим в плен друг дружку. Сколько времени прошло, так и не знаем. Спохватились -- и нет лошадей. Туда, сюда -- нет лошадей. А темно, ревет, как в трубе, и не видно и не слышно. И вещи, которые сняли с себя, не найдем. Ну что ж? -- поискали-поискали, а уже все мокрые, коченеем, сами пошли... Куда идти? Огонь в лесу горит: знаем, что это Буртопой, наше же пожарище. Компас у меня. Я хоть и не умею читать, а стрелку, как стоит, заметил и звезды заметил. Спустились в овраг и пошли по стрелке. Шли-шли, тут светать стало, видим, и Буртопой под нами. Спустились, от горящего пня огонь достали, наломали сучьев, огонь развели. Отогрелись, тут корейцы приехали, погодя и И. А.

   -- Ну, молодцы, значит. Не простудились никто?

   -- Господь миловал...

   -- Ну, спать.

   -- Ужинать будете? -- спрашивает И. А.

   -- Мне только чаю и спать.

   Хорошо в балагане. Горел и он, но не сгорел весь,-- одна стена прогорела. Да, вот расследовать, кто не залил огонь...

   Расследование ни к чему не приводит,-- последние ушли, оказывается, корейцы. Все собрались в балагане и сидят вокруг костра. Рассказы о проведенных двух днях.

   Корейцы все время дрожали от страха и холода. Они очень извиняются, что, убедившись, что здесь на Буртопое нет хунхузов, ушли сюда. Я говорю им, что я не в претензии,-- другое дело, если бы мы остановились там, где есть вода, корм лошадям, дрова.

   -- Конечно, конечно,-- соглашаются корейцы.

   Старик кореец, наш проводник, с детским добрым лицом, незлобивый и кроткий, мужественный охотник на тигров, первый стрелок из лука, за что в свое время и получил от императора похвальный отзыв, и на его могиле поставят, когда он умрет, высокую палку, а на ней райскую птицу или дракона, а при жизни его все называют его полным именем Дишандари (стрелок, получивший похвальный лист).

   Я спешу оправдать выносливого старика и говорю:

   -- Я сказал Дишандари, что мы в тот же день снимемся с лагеря -- он поэтому и заботился выбрать стоянку, наиболее попутную для наших будущих целей. А если б он знал, что будет, то и выбрал бы ту, где мы ночевали.

   Дишандари очень смущен, тронут моими словами, а корейцы радостно кричат со всех сторон:

   -- Так, так...

   Я смотрю в его прекрасное лицо, ласковые, не уверенные в себе глаза и говорю П. Н.:

   -- Скажите ему, что у него ноги заячьи, глаза волчьи, сердце тигра, а душа женщины. И он недаром Дишандари.

   П. Н. передает -- среди корейцев восторг. Дишандари на мгновение становится героем на пьедестале своих подвигов. О них теперь энергично говорят. П. Н. слушает их говор и весело смеется.

   -- Они говорят, что каждое ваше слово как золото падает, что вы все понимаете, каждого человека знаете, что он думает. Что если б их начальники так все понимали, то Корея не хуже бы других была, а их начальники такие же глупые, как и они, и только бьют и грабят их не хуже хунхузов.

   Разговор переходит к результатам наших исследований.

   Они очень разочарованы в том, что из озера нет выхода. Никто из них этого выхода не видал и там не был, но так уж говорят у них из рода в род.

   Относительно Ялу (Амноки), откуда она вытекает, покажет завтрашний и послезавтрашний день, которые мы посвятим исследованию южной и западной стороны Пектусана.

   Я говорю им, что Пектусан был прежде кратер, показываю лаву, объясняю все лежащие перед нами инструменты. Несмотря на поздний час, интерес у корейцев и наших не ослабевает.

   Речь опять заходит о таинственном озере -- есть ли там жизнь?

   H. E. и его спутники говорят, что голубицы там множество, видели одну птичку.

   Я спрашиваю Дишандари, что это за тропки внутри вулкана, по отсыпям,-- вероятно, потоки воды?

   -- Нет, это изюбры ходят туда в шестую и седьмую луну, когда много оводов, а в озере нет их. Он и другие охотники тогда стерегут их у выхода, и он, Дишандари, таким образом убил на своем веку пять пантов, продал рога каждого от 200--300 рублей, по оценке начальства, которое другую половину таким образом украло у него.

   -- А если б вниз озера спуститься и там их подстеречь?

   -- Там, конечно, совсем другое бы дело. Пока они лезут на откос, их всех перестреляешь, а они ходят табуном, голов в тридцать -- пятьдесят.

   -- Ох ты, боже мой,-- говорит Беседин,-- нас бы вот так, русских, которые не боятся в озеро лазить -- враз это сколько же денег? По пятьсот рублей -- полторы, нет, пятнадцать тысяч.

   -- А теперь там и лодка есть,-- говорю я.-- Bor, действительно, вам, русским людям, составить артель, человек в десять, и в мае приходить сюда: жень-шень, изюбры, тигры, барсы -- богатыми людьми все сделаетесь. Человека три спустились бы в озеро, а семь проходы стерегли бы. А то, если все спуститесь, вас будут стеречь, как изюбров.

   И Беседин, и Бибик, и молчаливый Хапов оживленно начинают обсуждать возможность такой артельной организации.

   Я с своей стороны увлекаюсь и назначаю, если такая экспедиция составится, дать им двести рублей на обзаведение с тем, чтоб они сделали промер озера.

   Вот компас, вот его употребление -- все новые дорожки, все входы и выходы в этой трущобе, все поселения -- кто их знает? А узнав, они могут сообщить о них и получить хорошие деньги. Быть в случае надобности проводниками. Вот образец простейшего журнала, простейшей съемки,-- они люди грамотные.

   Но, конечно, прежде всего надо научиться уважать хозяев здешних мест. У каждого своя религия, и нельзя смеяться над ней. О женщинах тоже надо забыть. Надо уметь и с хунхузами дружить,-- они научат и корень искать, и звериные места покажут, и золото.

   Два часа ночи, однако. Вот что я предлагаю корейцам: не хотят ли они поискать наших лошадей -- за каждую лошадь я заплачу по пятнадцати рублей.

   Корейцы согласны и сейчас же идут. Солдаты тоже решили идти искать растерянные вещи: предложили сами,-- вчера они выспались и тоже сейчас идут.