После собрания стали формировать учебные группы. На телевидение был конкурс. И всё равно группа получилась большая. Я не планировала идти в радиогруппу, хотя и сотрудничала с детскими передачами на Всесоюзном радио. Всё равно это сотрудничество представления о радиожурналистике почти не давало никакого. Если бы я не съездила сама в Государственный Дом Радио и Звукозаписи – ГДРЗ, я бы не представляла, что такое радиостудия. Ведь свои материалы я отсылала из Калача обычным способом – в виде писем. И я совсем была бы не прочь пойти туда, куда и большинство моих однокурсников – в газетчики. Но ни в одной из них не начинали учить заново иностранный язык. Я не забыла, как на экзамене едва не пролетела по английскому. К тому же знакомые ребята со второго курса говорили, что на факультете к английскому языку дальше будут жуткие требования. И кое-кого из-за него уже отчислили после сессии. Такая перспектива мне не очень нравилась. Английский я полюбить уже ни за что не смогла бы, а зубрёжкой заниматься было против моих правил. Из доступного для меня оставалась радиогруппа, где с нуля учили французский.
Английский я учила в школе шесть лет, но так свободно и не смогла изъясняться. И вот едва его не завалила при поступлении, получила жалкую «тройку». А ведь и всего-то надо было: учить слова. Язык не так уж и сложен. Но говорят же, что многое от преподавателя зависит. До десятого класса не любила я своих учителей английского. Пусть простят они меня за это: Кокованя – Виктор Фёдорович, который, как мне казалось, только отбывал очередь в нашей школе; Сова, или Евгеша – Евгения Ивановна, которая прекрасно знала язык, но была настолько въедлива и недружелюбна к ученикам, что мы её тихо ненавидели. Наконец, в десятом классе пришла Валентина Михайловна Черёмина: и доброжелательна, и мила, и хорошо язык знающая, но тенденциозна. Уж если кого полюбит, то будет незаслуженно завышать отметки, с чем не могла смириться моя стрелецкая – от зодиакального знака Стрельца – натура. И этот мой внутренний протест, всегда возникающий по поводу моей подружки Веры, которую Валентина Михайловна за что-то особо полюбила, выливался мне в стабильную «четвёрку». Как бы я при этом ни старалась, как бы ни трудилась.
И тогда моя эта обида на такую несправедливость обернулась бедой: я возненавидела английский. Стала ходить на уроки, как на Голгофу. Просто знала, что без него не смогу поступить в свой любимый вуз. Поэтому, как только я «спихнула» ненавистный мне язык на вступительных экзаменах на журфаке, я тут же решила, что начну учить новый иностранный. Это во многом и определило мою специализацию по радиожурналистике, которую вели только для 112 группы, здесь же и язык начинали с нуля – французский.
Я опасалась, что в радиогруппе не получу всех знаний, которые получат мои друзья-газетчики. Но у меня был шанс начать изучение нового языка и никого не винить в том, что я его не понимаю. К тому же и радио манило: его не надо читать, смотреть, его надо только слушать. А слушать всегда можно попутно, делая при этом какую-нибудь однообразную работу – уборку, стирку или даже сидя в автомобиле. Бесспорно, радио – имело свои перспективы. Оно на тот момент было самым быстрым средством информации, то есть, как нам потом сказали во время занятий – самым оперативным. Слово «оперативность» было новым в моём лексиконе. И оно таило в себе молниеносность, умопомрачающую скорость, с какой разлетаются новости! Достаточно было этих веских аргументов, чтобы я окончательно решила пойти в радиогруппу.
Я не зря сказала о возможности выбора «из доступных для меня групп». На факультете тогда были группы радио и телевидения для международников. Правда, официально международное отделение создано в 1975 году, но наши ребята уже назывались международниками. Попасть в такую группу иногородним было невозможно, к тому же едва ли не официально существовало табу для девушек: в эти группы их не брали. Для москвичек существовало редакционно-издательское отделение. Туда тоже иногородних особенно не приглашали, поскольку считалось, что все издательства сосредоточены в крупных городах – в основном, в Москве и Ленинграде. А как бы потом распределялись наши выпускницы? Ведь практически вакантных мест не было ни на иновещании, ни в издательствах. Образовательная система тогда ещё была с обязательным распределением на работу. И вот всё это понять можно, но представить уже сложно, а сегодня это вообще кажется нелепостью. Была ещё группа фотокорреспондентов. Всё, чему там учились ребята, было за пределом моего понимания: ну что за труд такой – щёлкай и щёлкай затвором фотоаппарата. Мне самой удавалось делать иногда интересные снимки, и я не считала, что для этого надо учиться пять лет в МГУ. Вот, пожалуй, и все наши специальности. Не было тогда пиара. Если точнее, то не было такого словечка, хотя суть его лежала в таких явлениях, как агитация и пропаганда. И ни о какой рекламе тогда речи не велось. Реклама в то время была атрибутом буржуазной журналистики, и всячески подвергалась остракизму.
А потом моя жизнь складывалась так, что и редакционно-издательские дела стали моим делом на долгие годы, и реклама явилась кормилицей и благодетельницей, поскольку дала мне возможность выжить в самые трудные времена. Но это пока преждевременные сообщения.
Свободное копирование
