Так подробно я описываю сдачу вступительных экзаменов не для того, чтобы рассказывать байки из этой бесконечной и нудной серии или показать, какая я была умница. Даже в таком «звёздном» вузе, каким всегда был и остаётся МГУ не только для меня и его многочисленных питомцев, так называемый «человеческий фактор» тоже работал. И абитуриенты были разные, и преподаватели имели свои соображения.
Абсолютной объективности не существует. Выше неё обстоятельства. Они и управляют объективностью. Например, первый вариант обстоятельств такой: для «школьников» (тех, кто окончил школу в год поступления) конкурс был «зверский» – следовало всё сдать только на пятёрки, но можно было иметь одну четвёрку за сочинение при самом высоком балле в аттестате. А вот и второй вариант: для «стажников», среди которых оказалась и я, условия были щадящими – все четвёрки, или адекватный набор баллов. Поэтому среди «школьников» – почти одни москвичи. У них и родители что-то предпринимали, и сами ребята были очень хорошо подготовлены, у каждого иностранный или из спецшколы или непосредственно из стран-носителей языка. И что тогда говорить обо мне, когда мой английский имел «твёрдую», как думали преподаватели, четвёрку в школе, а после школы знания несколько поослабели. Но справедливости ради следует сказать, что теперь, когда прошло после окончания университета тридцать лет, тот французский, что я там учила с нуля, и прилично сдала по нему госэкзамен, выветрился из головы почти без остатка, а мой школьный английский позволяет мне иногда контролировать домашние задания у внука.
Я поняла свою «политическую недальнозоркость», когда пришло время сдавать английский. У меня уже была тройка за сочинение. Она меня не сильно волновала, поскольку на факультете по давней сложившейся традиции за письменный русский язык на вступительном экзамене тройка была вполне приемлемой оценкой, а четвёрка – это чуть ли не пятёрка, а пятёрок, кажется, так ни у кого и не было.
В экзаменационном листе стояла ещё и пятёрка по истории СССР.
Английского я боялась. У меня с ним не было взаимопонимания из-за отсутствия такового с моими школьными учителями. А два года жизни в совхозе, где английского никто не знал, и в местной школе преподавали только немецкий, не давали мне никаких шансов хорошо подготовиться к этому экзамену. Мало что дали мне и грамзаписи с уроками английского языка. Больше первых трёх пластинок я так и не прослушала. Тогда редко у кого были магнитофоны, а откуда было взяться такой технике в доме моих родственников? Почтой из московского магазина «Дружба» я выписала себе грампластинки с уроками английского, и пыталась заниматься по ним. Но для этого нужна была железная воля, а её у меня не было. Так, что за свой английский я очень боялась. И месячные курсы подготовки в университете мне почти не дали ничего. Очень слаба моя словарная база, а незнание многих нужных слов восполнить за месяц было нелегко.
Накануне, опять-таки, произошёл случай. Зоя потихоньку куда-то засобиралась. Я пристала к ней с расспросами, что это она так прихорашивается. А ей, по всей видимости, и надо было бы пойти, но не очень хотелось. Она мне сказала, что её пригласил директор подготовительных курсов к себе в кабинет. Якобы, он пообещал ей хорошую оценку по английскому. Для чего приглашена была Зоя – это не очень важно. Не может же директор курсов предложить ей что-то недостойное. Я не стала долго думать и тут же вызвалась её проводить, и если что, то и за меня просила замолвить словечко. Для личной беседы в кабинете директора это не годилось, но Зоя не стала мне отказывать. Коль она проговорилась, то назад ходу не было. Так мы с ней и пошли на улицу Герцена, где находились подготовительные курсы.
В кабинет я ввалилась вместе с ней. Ну что ты скажешь! Разве этого хотелось человеку, сидевшему за директорским столом, от симпатичной абитуриентки? И что это за бесплатное, костлявое и сутулое приложение выглядывает из-за пухленьких плечиков юной Мерилин? Вся сладость момента была исчерпана, так и не возникнув. Что-то сбивчиво объясняла Зоя. Что-то я пыталась сказать и поддакнуть типа: «И я того же хочу». У меня на уме было одно: четвёрка по английскому. А что хотел директор от Зои, мне было совсем не понятно. Человек за столом показался мне старым и невзрачным, к тому же он как-то трусливо вжался в свой стол, что не давало мне повода думать о нём, как о хозяине положения. Наверное, он не ожидал, что Зоя притащит за собой такой «хвост». Получилось, что я одним только своим видом нагнала ему такую оскомину, отчего его перекосило.
Но я тогда думала и недоумевала, что же он хотел, но так и передумал. Может, какие бумаги надо было ему переписывать в конце его рабочего дня, может, списки готовить к экзаменам…Я искренне была огорчена, что мы не смогли помочь директору подготовительных курсов разбирать бумаги. Но помощью, особенно моей, воспользоваться здесь не захотели. И мы ушли восвояси. С одной стороны я как будто и спасла Зойку. С другой – неизвестно, чем обернётся на экзамене этот наш поход. Я понимаю, что только Зоино воспитание не позволило ей высказать мне всё, чего я в тот миг заслуживала. Но вид был и у неё, и у меня убитый – как будто мы уже провалились на сдаче английского.
На другой день на экзамене всем было позволено пользоваться своими карманными словарями. А свой словарь – это хорошая штука: ты его всегда знаешь вдоль и поперёк. У меня, как самой нетерпеливой, сдали нервы, и я пошла отвечать чуть ли не первой. По билету я подготовилась правильно. Но ведь была ещё и беседа на английском языке. А это – хорошая возможность засыпать того, кто не устраивает, и вытянуть того, кто нужен. Преподавательница стала меня «топить». (И что это всем преподам английского я никогда не нравилась?) Но, когда, наконец, она решила оставить меня в покое, я подошла неприлично близко к столу и увидела весь списочный расклад. Списки были мечены карандашом: оказывается, не одна я такая хитрая была – метить атласы по истории. Карандашные записи стояли против всех членов КПСС и кандидатов в партию. Против моей фамилии было пусто. Я ведь и не член партии и не кандидат в её члены. Я тут же подумала о мстительности директора подкурсов, хотя, видно, он был ни при чём. И не выдержав, упавшим голосом спросила у преподавательницы:
– Всё? Двойка?..
Наверное, у меня был очень обречённый вид, её сердце дрогнуло. К тому же она заметила, что я впилась глазами в те карандашные пометы. Возможно, это заставило её подумать, что я могу в состоянии невменяемости устроить скандал. Она расщедрилась и поставила мне тройку.
Для меня наступила критическая ситуация. На всякий случай по русскому и литературе на устном экзамене мне нужна была пятёрка, хотя при удачном раскладе и четвёрки хватило бы. С моей-то «посеребрённой» грамотой!
Свободное копирование
