Не помню, спала я или нет, но на экзамен я поехала не в лучшем настроении. Удачей было то, что нам разрешили пользоваться своими атласами. А у меня на каждой карте едва заметно карандашом были обозначены нужные точки и проставлены даты. Их ни за что бы не рассмотрел экзаменатор, но поскольку я их сама вносила, то помнила, где и в каком углу что обозначено. Но с «поличным» меня бы не смогли «застукать»: достаточно было провести пальцем по этой карандашной метке и от неё не осталось бы и следа. Вот, какое у меня было зрение тогда! Я различала даже карандашные тени от слов! Это не шпаргалка, но указатель к работе памяти. Повезло мне и в том ещё, что передо мною отвечала москвичка Лена Таланова.
Это была пышнотелая красавица с изумительным персиковым цветом лица. Уже после, когда мы познакомились, она открыла секрет такого нежного персикового цвета. Оказывается, Лена ежедневно ела по одному кило тёртой моркови! Хорошо, что тереть морковку на мелкой тёрке трудно, а то бы все кинулись за красивым цветом лица. Но как показал жизненный опыт, в таком количестве есть морковь – очень опасно и вредно.
Возможно, кто-то просил за Лену. Она долго что-то «мычала» на экзамене, запиналась и заикалась. Что-то у неё уточняли, задавали наводящие вопросы. В итоге она получила четвёрку. Когда она узнала свою оценку, то сказала:
– Ну, надо же! Четвёрка! Если на работе узнают, попадают от смеха.
Лену я запомнила по её редкой красоте и пышности, а потом мы с ней оказались в одной учебной группе.
После её ответа я подумала, что мне не следует ни на миг закрывать рот. Пусть это будут повторы, пусть это будут какие-то ответы не по теме, но так мычать и запинаться для меня будет подобно смерти. Я просто тараторила по билету всё, что знала. Говорила быстро и называла по карандашным своим меткам и места боёв, и даты их проведения. Помня по работе в библиотеке серию мемуаров о войне, я называла авторов и их книги, хотя на самом деле не все их читала. В результате преподаватель сказал своему коллеге в полголоса:
– Вот это ответ! И никакого мычания…
Так я проспорила своего доброго котика Недо. Когда я получила пятёрку по истории, то, вздохнув, отдала Недо Гришке. А он, на правах друга, передал его Светлане Будяк. И мне приходилось терпеть, что моим котиком забавляется эта чужая и, как мне тогда казалось, пустая девица. И вновь котик подтвердил своё имя Недо – Несущий Добро, ведь он мне помог, правда, ценой нашей с ним вечной разлуки.
Ещё два Светиных друга часто бывали у нас в гостях. Это были Хома – Фима и Лицкай.
Фима – Ефим Беренштейн. Зоя с сожалением говорила, что Фимку не берут на факультет потому, что он еврей. А я думала, что его национальность ни при чём, просто он недоучил что-то. Ведь у него я как раз таких познаний, как у Григория, и не приметила. Зато Фимка сочинял стихи и прекрасно пел, играл на гитаре. Заслушаешься! И в тот год ему повезло, он поступил вместе с нами. Зоя говорила, что с четвёртого раза. Не знаю… Наверное, у него тоже не было выбора, как и у меня.
Валера Лицкай – тоже друг Светы Будяк. Он учился в институте Дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Девчонки говорили, что Лицкай – нацкадр. Звучало это как прозвище. Пока я не расспросила у Зои, кто такой нацкадр. Она сказала, что его прислали из Молдавии без экзаменов в этот институт. Говорили, что его отец – директор крупного винного завода в Тирасполе. Поэтому Лицкай угощал нас прекрасным хересом, который, однако, я находила слишком крепким. И никакой прелести в этом вине я не ощущала. Угощенье было в тот день, когда мы попали в списки поступивших. Валере не лень было ездить к нам через весь город на Ломоносовский проспект, чтобы пообщаться с нами, поддержать. Он тоже был умницей. Но слишком заводным. Что-то едкое, от жалящей осы, таил его характер.
Зоя говорила мне, что факультет партийный, что надо быть минимум кандидатом в члены партии, чтобы точно тебя приняли. И всё-то она знала! Во всех подобных тонкостях была осведомлена. Поразительно! А я со своими принципами, которые заключались в том, что в партию надо идти по «велению сердца», а не для карьеры, чуть не пролетела мимо факультета. Моё сердце мне тогда не велело и не звало идти в ряды строителей коммунизма. Мне и в комсомоле очень нравилось. И меня коробило, когда в совхозе наш партийный секретарь Михаил Иванович Кузнецов затевал со мною агитационные беседы. У него был главный довод, что мне партия ещё пригодится, раз я буду поступать в университет. А мне такая расчётливость претила, и я с ним не соглашалась. Как можно! Партия – это святое, а мне предлагают сделку. Я тихо презирала парторга.
Свободное копирование
