Итак, в Крыму я ни разу не была, а в наш лагерь на Комовской даче также поехать не привелось, потому, что о нём не мечталось. Да и у родителей не было никакой возможности хотя бы разочек меня туда отправить.
Моя подружка Люда Чуприкова каждое лето ездила в этот лагерь, едва ли не с первого класса. Но что тут говорить: её мама работала бухгалтером в Торге, а это по тем временам да по масштабам Калача, приравнивалось почти к районной элите. К тому же и отец её работал на грузовике шофёром, и это было бесспорное богатство в руках, опять же и по тем временам, и по тем масштабам.
Мои родители – самые что ни есть простые люди: отец железнодорожник, мама тогда была домохозяйкой. В те времена такой «родословной» можно было гордиться: чем безроднее и проще вы были по происхождению, тем больше это ценилось. Корни нашего семейства и по отцовской, и по материнской линии уходят к простым, но вольным крестьянам.
Абрам Косенко, мой прапрадед, жил бы ещё во времена поэта Пушкина, если бы Пушкина так рано не убили. По материнской линии мой прапрадед Филипп Горбуля мне совсем не известный пращур. Если бы крестьяне, хоть и вольные, но безграмотные, записывали своё родословие, то нам теперь было бы проще. Но безграмотный – это не только не умеющий писать, но и не умеющий читать человек. А расспрашивать тогда о родне почему-то не считалось удобным.
И понятия о том, что хорошо бы знать свою родословную не было, наоборот, это даже осмеивалось: родословные были только у графьёв.
Мы же – советские пионеры.
Можно было помнить только о тех дедах-прадедах, кто делал революцию. Мои деды-прадеды революционерами не были. Один из них был середняком, а это чуть ли не враг народа. А раз так, то и расспрашивать о них не следовало. Логика проста. Поистине – иваны-непомнящие.
Тогда и участников Великой Отечественной было ещё так много, что и знать о них никому не было интересно: в каждой семье были свои похоронки, свои без вести пропавшие, или жили свои герои – ведь после войны прошло всего двадцать лет. А что такое двадцать лет на общем жизненном календаре?
Так что мне невозможно было похвастать никаким из дедов: один жил рядом, в Ильинке, а другой пропал без вести под Смоленском, и никто не знал, как он пропал и куда делся – может, в клочья разнесло снарядом, может, в плен немецкий попал. Его жена, моя бабушка Дуня, была абсолютно неграмотная и поэтому совсем беспомощная перед чиновниками женщина. Сказано ей было, что пропал без вести, значит пропал. И даже теперь я, спустя многие годы, и получив, наконец, такое понятие, что о деде своём Александре Колистратовиче Горбуле, надо бы и справки навести, беспомощно вздыхаю: куда надо писать и кому – ведь ничего же не знаю, даже года рождения.
Моим родителям не досталось ни наследства, ни даже какого-либо хозяйства от их родителей. Пришлось им свою семью строить на пустом месте. В то время люди жили разно: одни более обеспеченно, другие – менее. Но говорить, что в нашей стране есть бедные – запрещалось, а всякий намёк на эту бедность подвергался осмеянию и осуждению. Уже наши космические корабли «бороздили просторы Вселенной», а тут вдруг – нужда. Как же я стеснялась этой своей «голодранности»! Наблюдение за трудной жизнью моих родителей, стало для меня самым главным толчком в стремлении получить высшее образование.
Семья наша была простая, денег никогда в запасе не было, жили часто в долг, на трёшку «до зарплаты», что маме у соседей удавалось перехватить. В доме всегда не хватало еды, одежды, мебели, игрушек, книжек. Поэтому, если появлялось что-либо новое: поношенные платья старшей двоюродной сестры Галины, детский набор «Мойдодыр» в подарок или кулёк помадки в шоколаде с названием «Пилот», то это была искренняя радость и счастливый блеск в глазах.
Платьями, халатиками, костюмчиками меня снабжала тётка Евдокия, отдавая наряды своей дочери Галины, которой они уже были малы. Тётя работала где-то бухгалтером. Жили они по моим понятиям «богато». Когда я повзрослела, мне было стыдно донашивать обноски, и я их перешивала на свой вкус: то кружева пришивала, то рукава обрезала. С иголкой и ножницами я дружила. Этому меня обучили в школе на уроках домоводства. После моих переделок, узнать, что платья с чужого плеча, было невозможно.
Детский набор «Мойдодыр» был коронным подарком всех времён другой моей тётушки – Нины, младшей сестры тётки Евдокии. Нина Ивановна работала в магазине галантереи и парфюмерии довольно долго. На каждый мой день рождения, начиная, примерно с пяти лет и до десяти она мне дарила разрисованную коробочку, в которой лежала зубная щётка, порошок, мыло, и какая-то жидкость во флакончике, кажется, зубной эликсир. Там сама коробочка была очень приметная: внутри обтянута атласом, крышку придерживала ленточка – всё, как у «взрослых» духов «Пиковая дама», которые однажды папа подарил маме на восьмое марта. Я берегла эти подарки до тех пор, пока не поняла, что ими надо пользоваться: щёткой и порошком чистить зубы, мылом намыливать руки. А зубным эликсиром следовало полоскать рот, что всегда охотно делала моя бабушка, когда она приезжала к нам зимой в гости.
Кулёк шоколадных конфет «Пилот» принесла ещё одна старшая двоюродная сестра – Валентина. У отца был брат и четыре сестры. Валентина – дочь брата Григория. Жили они на Северном Кавказе. Как-то она приехала в гости и принесла грамм триста шоколадных конфет. Столько мы никогда не видели летом – только на Новый год в кульках. Уж как мы с братом приложились к ним, то смутузили почти все. Наверное, поэтому так мне и запомнилась эта нечаянная радость моего детства.
Вечная нужда намертво вселяла в меня свои комплексы человеческой неполноценности. С одной стороны – стремление вырваться из её сетей порождало неимоверные амбиции, с другой стороны – крепкость этих сетей постоянно словно одёргивала: «Не заносись, кто ты такая». У мамы это была коронная фраза:
– Пусть о тебе скажут люди, какая ты хорошая.
Это называлось скромностью, и всюду внушалось как добродетель. Я искренне верила в то, что люди справедливы и судят объективно. Другого понятия мне не прививалось. И я ждала той высшей человеческой справедливости, по которой меня оценят. Ясно, что такого произойти не могло. Я втайне, например, надеялась, что за хорошую учёбу и общественную работу меня пошлют в Артек. Но этого не случилось.
Правда, один раз меня, уже старшеклассницу, посылали в местный пионерский лагерь на три дня, где проходил районный слёт комсомольского актива. Конечно, мне это очень понравилось, и я пожалела, что ни разу так и не побывала в нём на летнем отдыхе.
И так оно потом по жизни и шло: если журавль – Артек, моя мечта – то высоко в небе, а если, что в руки давалось, то непременно – синица, как наш облупленный и выгоревший на солнце бело-синий лагерь на Комовской даче.
Свободное копирование
