Москва (1815-1818) - 5

   Дни именин и рождения Саши праздновались торжественно. Вот чему я с ранних лет была свидетельницей, и как сам он об этом рассказывает[1].

   "Перед этими торжественными днями Кало запирался в своей комнате, откуда были слышны разные звуки молотка и других инструментов; часто быстрыми шагами проходил он по коридору, всякий раз запирая на ключ свою дверь, то с кастрюлькой клея, то с какими-то завернутыми в бумагу вещами. Можно себе представить, как хотелось знать, что он готовит; я подсылал дворовых мальчиков выведать, но Кало держал ухо востро. Мы как-то открыли на лестнице небольшое отверстие, падавшее прямо в его комнату, но и оно нам не помогло: видна была верхняя часть окна и портрет Фридриха II с огромным носом, с огромной звездой и с видом исхудалого коршуна. Дня за два шум переставал, комната была отворена, все в ней было по-старому, кой-где валялись только обрезки золотой и цветной бумаги; я краснел, снедаемый любопытством, но Кало с натянуто-серьезным видом не касался щекотливого предмета.

   В мучениях доживал я до торжественного дня. В пять часов я уже просыпался и думал о приготовлениях Кало; часов в восемь являлся он сам, в белом галстуке, в белом жилете, в синем фраке, с золотыми пуговицами, и с пустыми руками, -- когда же это кончится? Не испортил ли он? И время шло, и обычные подарки шли, и лакей Елизаветы Алексеевны Голохвастовой уже приходил с завязанной в салфетке богатой игрушкой, и сенатор уже приносил какие-нибудь чудеса, но беспокойное ожидание сюрприза мутило радость. Вдруг как-нибудь невзначай, после обеда или после чая, нянюшка говорила ему:

   -- Сойдите на минутку вниз, вас спрашивает один человечек.

   "Вот оно", -- думал я, и спускался, скользя на руках по поручням лестницы. Двери в залу отворяются с шумом, играет музыка, транспарант с моим вензелем горит, дворовые мальчики, одетые турками, подают мне конфекты, потом кукольная комедия или комнатный фейерверк. Кало, в поту, суетится, все сам приводит в движение и не меньше меня в восторге.

   Какие же подарки могли стать рядом с таким праздником, я же никогда не любил вещей, бугор собственности и стяжания никогда не был у меня развит, ни в какой возраст. Усталь от неизвестности, множество свечек, фольги и запах пороха! Недоставало, может быть, одного -- товарища, но я почти все ребячество провел в одиночестве и, стало, не был избалован с этой стороны".