Карповка - 4

   Летом Катерина Петровна не знала отдыха. У нее на заднем крыльце целые дни чистили и перебирали грибы и ягоды, полоскали стеклянные банки, кадочки и бочонки. На двух жаровнях рдели раскаленные уголья, на них в одном из медных тазиков кипел уксус, в другом сахар. Я часто прилаживалась к тазику с вареньем и ждала, когда снимут с него пенки и передадут мне на тарелочке.

   Зимой Катерина Петровна с фонарем в руках осматривала в погребах и подвалах летние запасы, да перетряхивала хранившееся в сундуках барское добро. Как только раскрывался огромный, кованный железом сундук, я примещалась подле него на скамеечке и у меня разбегались глаза на выгружаемые полотна, поношенное платье и белье, остатки материй, скрученные жгутом тальки суровой пряжи, ломаное серебро, и вместе с Катериной Петровной любовалась на лубочные картинки, которыми была оклеена внутренность крышки сундука. Да и как было не любоваться ими? На самом деле, пожалуй, и не придется увидать свиста Соловья-разбойника в виде пука золотистых лучей или ряды мышей красных, желтых, синих, погребающих жирного кота, смиренно лежащего посреди их с сложенными лапками и зажмуренными глазами.

   Дела свои Катерина Петровна вела не просто, а соображась с приметами, и всегда выходило точь-в-точь. Приметы у нее основывались одни на явлениях природы, барометром другим служила кошка. Если на чистом небе были не видны мелкие звезды, она готовилась летом к буре, зимой -- к морозу. Звездные ночи в январе предвещали ей урожай на горох и ягоды; гроза на благовещенье -- к орехам; мороз -- к груздям. Когда кошка лизала хвост -- Катерина Петровна ждала дождя, мыла лапкой рыльце -- вёдра, стену драла -- к метели, клубком свертывалась -- к морозу, ложилась вверх брюхом -- к теплу.

   Сама она постоянно носила в кармане орех-двойчатку на счастье, и в ее хозяйстве все шло очень счастливо. Если куры дрались под окном или из затопленной печи вылетали искры, она начинала делать приготовления к приезду гостей, смотрим -- к обеду кто-нибудь и нагрянул. При этом не мешает заметить, что в городе у нас редкий день кто бы нибудь из посторонних не обедал. Замечательнее всего был способ, которым она приручала к дому кошек. Одни знакомые подарили мне большую дымчатую кошку Машку; к сокрушению моему, Машка беспрестанно убегала на старое место. "Постой же ты, пострел, -- сказала выведенная из терпенья Катерина Петровна, -- уймешься ты у меня бегать со двора"; говоря это, она схватила кошку за уши, три раза протащила вокруг комнаты, затем хвостом потерла о печку, и, что ж бы вы думали, как рукой сняло. Кошка точно приросла к дому. С этой кошкой я не расставалась до моего поступления в пансион. Ночью она спала у меня в ногах на постели, днем я с ней играла. Она лежала подле меня на столе, вслед за мной с него спрыгивала на пол и бегала за мною в рощу. Кроме Машки, я играла иногда и с братом, но так как в детстве он был очень тих и неповоротлив, то чаще бегала с дворовыми девочками, такими же резвыми, как и я. Они качали меня в корзине, повешенной в саду между двух березок, вместо качелей; научили играть в камушки, прыгать на доске и строить домики из песка и деревянных чурочек. Хороших игрушек у нас не было; купят, бывало, у проезжего торгаша гремушку или глиняную утку свистулькой, и свистишь в нее до тех пор, пока всем надоешь и велят уняться или выгонят вон из комнаты. Из числа моих игрушек я берегла больше всего карандаш, листочки бумаги, голыши и три книжки "Золотое зеркало"[1] да две книги большого формата, с картинками, изображавшими замечательные виды, здания, народы, житейские дела. Книги эти, должно быть, попали к нам из новосельской библиотеки. Я досмотрела их до дыр. Читать я стала очень рано, когда и как научилась -- этого не помню.