Отчаяние чуть не загнало меня на скорбный путь отца. При помощи одного дальнего родственника я поступил в канцелярию ген.-губернатора кн. Суворова, на низший оклад канцелярских служителей (10 или 15 рублей жалованья).
Я не могу вспомнить о службе в этой канцелярии (с осени 1861 по июль 1862) без содрогания, как о године самого ужасного позора и унижения в моей жизни. Это был какой-то страшный кошмар, и лишь отчаянием можно объяснить, как мог я столь долго выносить этот ад кромешный.
Все было мне противно в грязных залах канцелярии до омерзения, в особенности же директор ее - Четыркин, надутый своим генеральским величием, грубый и глупый, как только бывают грубы и глупы выслужившиеся до генеральских чинов кантонисты. "Не менее противен был и начальник отделения К.Ф. Ордин (брат моего товарища Ф. Ордина), чопорный и накрахмаленный фат, типический представитель бывших в те времена в моде молодых администраторов-карьеристов, каравших взяточничество со сцены Александрийского театра.
Один только столоначальник, к столу которого меня пристроили, Ив. Вл. Иванов, был, по-видимому, человек с душою; по крайней мере, ко мне относился он с участием, не обременял работою и отпускал домой в три часа. Но и он, должно быть, побаивался в душе, как бы я впоследствии не занял его места. Иначе чем объяснить, что в продолжение всей моей службы он не дал мне написать ни одной мало-мальски серьезной бумажонки, а держал на черной работе писания отказов на не подлежащие удовлетворению просьбы. Только бывало, и делаешь весь день с десяти часов до трех, что пишешь: "Канцелярия военного генерал-губернатора имеет честь уведомить такого-то, что прошение его удовлетворено быть не может".
Напишешь с сотню подобного рода уведомлений, выйдешь из канцелярии совершенно одурелым, чувствуя себя не человеком, а какою-то бездушною машиною!
Но особенно угнетали меня периодические дежурства, которые лежали по очереди на обязанности канцелярских служителей. В день дежурства приходилось оставаться в канцелярии весь день и затем всю ночь; зато, сменившись утром, дежурный увольнялся на весь следующий день от службы.
Первая моя пытка па этом дежурстве заключалась в том, что в качестве дежурного я был обязан, как лакей, стоять возле его превосходительства в то время, как он изволил подписывать бумаги, и каждую подпись подсыпать песочком.
Но это были цветочки, ягодки - впереди. Иногда ночью приходила экстренная бумага от лиц царской фамилии, а тем более - из собственной канцелярии его величества, и дежурный должен был тотчас же идти на квартиру к Четыркину, будить его, а если его не было дома, - разыскивать. Во время же пожара (а в то время как раз была пожарная эпидемия), дежурный командировался узнать, как велик пожар, для того чтобы в случае угрожающих размеров его будить самого князя, лично присутствовавшего на больших пожарах.
Понятно, что, как только заручился я хоть сколько-нибудь постоянною литературною работою в "Иллюстрации" Баумана, я стремглав бежал из проклятой канцелярии.
Свободное копирование
