Как результат всех подобных толков тогдашних Скалозубов и Держиморд, осенью разразилась всем известная гроза. Правительство решилось разыграть свое обычное представление обнаружения "твердой власти". Иногда такие представления имеют характер диких и кровожадных, чисто азиатских избиений. Но так как цветы либерализма не успели еще поблекнуть, то на первый раз представление приняло характер не столько кровавой трагедии, сколько полнейшего и нелепейшего, чисто опереточного фарса.
Правда, прелюдия была мрачного характера, и все обещало в будущем "годину правежей и казней". Как известно, у нас искони существует такое понятие в правительственных сферах, что твердая власть наиболее свойственна военным элементам, и потому для проявления ее у правительства всегда имеются про запас два-три военных генерала, решительные и стремительные, страшилища с вылупленными глазами и скрежещущими зубами, которые в экстренных случаях и выпускаются на врагов отечества, как волкодавы на хищных зверей или разбойников... И на этот раз правительство решило выпустить двух таких палачей с засученными рукавами: адмирала Путятина, заменившего в качестве министра народного просвещения Ковалевского, и военного генерала Филиппсона, занявшего пост попечителя округа вместо Делянова.
Но волкодавы не оправдали возлагавшихся на них надежд. Они ничего не могли придумать для обуздания студентов и очистки университета от посторонних посетителей, как снабдить студентов матрикулами в виде тетрадочек, в которых записывались бы кроме названия факультета и курса правильность хождения на лекции и поведение студента и без предъявления которых студент не допускался бы в университет. Вместе с тем, студенты были лишены всех льгот, какими пользовались в последние четыре года: закрыты были и касса, и библиотека, запрещены строго-настрого сходки и судбища, уничтожены концерты и пр.
Понятно, что как только осенью студенты собрались в университет после каникул, вместо чтения лекций начались непрестанные волнения. Новый ректор, И.И. Срезневский, ничего не мог с ними поделать. Так как ни одна аудитория не могла вместить собрания в несколько тысяч, двери же актового зала были заперты, студенты выломали их, разбив при этом стекла. Матрикулы сначала отказывались брать, а затем взяли для того, чтобы предать их торжественному аутодафе. Видя, что конца волнениям не предвидится, начальство закрыло университет. Тогда студенты, собравшись тысячною толпою перед зданием его, решили всею толпою идти на Колокольную улицу, где жил попечитель Филиппсон, объясняться с ним.
Это была первая демонстрация в Петербурге, самого что ни на есть, впрочем, мирного характера. Никаких флагов не выкидывали, революционных песен не пели. Студенты шли врассыпную по Невскому, в сопровождении многотысячной толпы пристававшей к ним публики и конных жандармов по обеим сторонам.
Я не участвовал в этом шествии, так как покончил уже с университетом, весною сдавши кандидатский экзамен. Но я пришел в канцелярию университета для получения диплома как раз в тот день, когда происходило шествие на Колокольную. Я застал процессию уже возвращавшеюся обратно. Недопущенные в здание университета студенты расположились на дворе. Я присутствовал на этой сходке под открытым небом, слушал произносившиеся речи, видел студентку Богданову, говорившую с вершины дров...
Дело шло о выборе депутатов для объяснения с Филиппсоном, который не принял студентов, объяснив, что объясняться с тысячною толпою он не намерен. Это была одна из тех подлых ловушек, к которым прибегает каждый раз начальство, надеясь таким путем захватить зачинщиков и вожаков, и каждый раз простодушная толпа, надеясь, что она имеет дело с людьми, не лишенными совести и чести, попадает в эту ловушку. Так и на этот раз: выбранные для объяснений с попечителем депутаты в тот же вечер были арестованы, но, как всегда водится, коварство не только не потушило пожара, а подлило еще масла в огонь.
Студенты каждый день начали собираться толпою перед оцепленным войсками университетом и кричать об освобождении товарищей. К студентам присоединилась толпа в несколько десятков тысяч интеллигентной публики. Обе враждебные стороны стояли друг против друга, не делая шага вперед. Толпа кричала, шумела, свистала; солдаты мрачно безмолвствовали, держа ружья наперевес и готовые ринуться на нее по первой команде. Накричавшись вдоволь, толпа расходилась, солдат уводили в казармы. И это продолжалось несколько дней; наконец толпу студентов, в числе двухсот или трехсот человек, арестовали и препроводили почему-то на пароходе в Кронштадт, где заперли в крепость.
Все эти распоряжения начальства сильно электризовали общество, возбуждая, впрочем, не столько негодование, сколько смех, потому что, действительно, имели вид опереточного фарса. Студенты привлекали общее сочувствие; со всех сторон стекались в их казематы и съестные припасы, и конфеты, и цветы. Им было весело в заточении: они пели, плясали, сочинили даже оперу, подобравши популярные мотивы итальянских опер, и разыгрывали ее в костюмах из папиросной бумаги.
Простой народ относился ко всем этим событиям с полным равнодушием. Биржевые крючники объясняли студенческие волнения по-своему; они были уверены, что это бунтуют барчуки, зачем царь отнял у их родителей крестьян.
- Выпустил бы царь-батюшка нас на них - мы показали бы им кузькину мать!
Я шел однажды по Большому проспекту Петербургской стороны все еще в студенческом сюртуке, не успевши сменить его на партикулярный костюм, а навстречу мне проходила старушка с маленькой внучкой.
Последняя показала на меня своей бабушке пальцем и промолвила:
- Бабушка, смотри-ка, один-то еще остался! Точно дело шло о тараканах, истребляемых персидским порошком...
Свободное копирование
