В течение пяти лет пребывания моего в университете он пережил такой радикальный переворот, что был неузнаваем. Вместо прежнего мертвого безмолвия пустых коридоров, в которых лишь в перемены между лекциями робко двигались кучки запуганных и подтянутых студентиков, теперь с утра и до сумерек университет шумел, как пчелиный улей; в его коридорах и аудиториях было не протиснуться.
Студенты считались теперь уже тысячами, но их совсем не было видно; они стушевывались в той разнокалиберной и пестрой толпе, которая наполняла ежедневно университет. Тут вы могли встретить людей всех возрастов, званий и состояний: и военных, и штатских, и попов, и крестьян в чуйках рядом с роскошно разодетыми великосветскими барынями с трехаршинными шлейфами.
Словом, в университет ворвалась уличная толпа, благодаря тому, что двери его были раскрыты для посторонних посетителей. Все, кому только был досуг и охота, шли в университет: кто - учиться, кто - послушать блестевших в то время знаменитостей, кто - просто из любопытства или следуя моде.
Особенным многолюдством отличались лекции Костомарова. Они читались в актовой зале, причем стулья брались чуть ли не с боя. Лекции Костомарова привлекали слушателей не только богатою эрудицией даровитого ученого, но и обаятельною художественностью.
Представьте себе худощавую фигуру среднего роста с белокурыми усами (бороды Костомаров тогда не носил), с эпически-спокойным, бесстрастным лицом - таким возвышался он на кафедре перед несметною толпою. Ни признака улыбки, ни малейшего возвышения голоса - речь его лилась с ненарушимым спокойствием летописного повествования.
Но какая это была речь! Летописи и легенды принимали в устах Костомарова характер живого народного говора. Сухой летописный рассказ или даже перечень передавался с своеобразным юмором, вызывавшим тем больший смех, чем невозмутимо-спокойнее был лектор. Средневековая старина удельно-вечевого периода воскресала перед слушателями в осязательной реальности. Нет ничего удивительного, что и начало, и конец лекций сопровождались громкими и долгими рукоплесканиями.
В сущности, ничего не было ни беспорядочного, ни опасного в присутствии этой толпы в стенах университета. Она не бунтовала, не пела даже революционных песен, не кричала, а невинно двигалась по коридорам, переходя из аудитории в аудиторию. Допускается же подобная толпа на гуляньях или на крестных ходах, и никому не приходит в голову разгонять ее - потому только, что она тысячеголовая толпа?
Правда, студенты не переставали все время волноваться, собирать сходки, протестовать, судить провинившихся товарищей и т.п. Но все это движение не имело никакого политического характера. Все недоразумения между студентами и ближайшим начальством, вроде распри с инспектором из-за концертных денег, легко было уладить мирными переговорами.
Но заскорузлые в николаевском режиме ревнители могильной тишины и мертвого порядка никак не могли помириться, чтобы в казенное здание допускались с ветру все, кому придет в голову, без всякого разрешения свыше. Зрелище несметной толпы в аудиториях и коридорах шокировало этих господ и пугало, как что-то зловещее, сорвавшееся с цепи, готовое ринуться на них, блюстителей мертвого застоя, с гиком и свистом и стереть их с лица земли...
И вот произошло то, что совершается у нас спокон веков: люди, призванные охранять порядок, - они-то именно из лишнего усердия к охранению и явились главными виновниками всех последующих беспорядков, заваривши глупую, дикую и никому не нужную кашу.
Свободное копирование
