Из воспоминаний о пережитом. Глава 11 - 5

 Как же было и нам отстать от века? Только одни такие буквоеды, как Макушев, могли сидеть, уткнувши носы в свои фолианты, не видя и не слыша, что делается вокруг них. Все же мало-мальски живые люди пустились развивать направо и налево. В то время как Писарев развивал свою кузину Щореневу, Трескин увлекался развитием сестры Писарева - Веры, Полевой, в свою очередь, просвещал барышню из Устюженского уезда, Софью Васильевну Маврину, свою будущую супругу, очень милую особу, к сожалению, сошедшую в могилу в самом расцвете молодости и оставившую своего мужа молодым вдовцом с несколькими детьми на руках. Майков - и тот млел перед сестрою Трескина, и если не усердствовал в развивании ее, то потому, что считал ее и без того совершенством, а главное дело - видел в ней живое олицетворение типа Лизы в "Дворянском гнезде" и не желал своею пропагандою искажать целостность типа.

Я тоже рьяно пропагандировал направо и налево. Развивал я и м-м Кожевникову, и других своих учениц, генеральских дочек, которым давал уроки словесности, и свою сестренку, которая училась на Александровской половине Смольного института. Каждый четверг и субботу я обязательно посещал ее и, без устали стараясь внушать самые передовые идеи, в то же время снабжал ее запретными в институте книгами, которые она должна была прочитывать тайком от институтского начальства.

Все эти развивания были с моей стороны бескорыстными жертвами на алтарь русского прогресса. Но Женичку Васильеву я вознамерился развить с предвзятою эгоистическою целью: приготовить из нее впоследствии спутницу жизни...

Первым делом, для того чтобы удобнее заниматься с детьми Васильевых ежедневно и беспрерывно, я решил поместить их в нашем доме. Незадолго перед тем родители мои в видах увеличения доходов с дома, отделили от нашей квартиры залу и переднюю и устроили из них две комнатки и кухоньку. Правда, такая квартирка давала не более рублей шести в месяц, но при скудости нашего семейного бюджета и шесть рублей были весьма не лишни. Вот в эту-то квартирку я и рекомендовал своим родителям Васильевых в качестве жильцов.

Нужно ли говорить о том, что влюбленность свою в Женичку я глубоко таил в своей душе, придавая всему делу в глазах всех окружающих вид одного только бескорыстного желания оказать посильную помощь несчастным малюткам, лишенным всяких забот об их образовании? Родители мои поэтому ничего не имели против моего идеального усердия, и Васильевы не замедлили к нам переехать.

О пропаганде каких-либо идей, конечно, нечего было пока и думать. Приходилось начинать с азов. И вот года полтора я усердно бился с детьми в пределах элементарной грамотности, - увы! - для того, чтобы убедиться, что все мои усилия тщетны.

Много я был наслышан о дрянности Васильева, но то, что я увидел на самом деле, превзошло все рассказы о нем. Помимо того, что я удружил своим родителям, навязавши им бесплатных жильцов, я заставил бедную старуху мать дрожать от страха, когда за досчатою стеною, отделявшею их квартиру от нашей, сплошь и рядом происходило нечто ужасное. Возвращаясь домой мертвецки пьяным, дикое животное с криками и ругательствами накидывалось на свое семейство. Летели стулья, билась посуда, раздавались жалобные крики и стоны; казалось, кого-то били, истязали, душили за горло, судя по возне и предсмертному храпу. Становилось и в самом деле страшно: в воздухе пахло уголовщиной...

Заниматься с детьми при таких условиях становилось с каждым днем труднее и труднее. Одних занятий в моей комнате было недостаточно: необходимо было задавать детям уроки на дом, давать им книги для прочтения, а между тем семья по неделям сидела впотьмах, не имея средств покупать свечи (керосина в то время еще не было). Содержать же их на свой счет я не имел никакой возможности по своим скудным средствам. К тому же мои даровые уроки со временем сделались подозрительными в глазах изверга: он приревновал меня к своей жене, и в один прекрасный день объявил мне, что не нуждается ни в каких даровых учителях, не желает разыгрывать роль дурачка, не позволит никому водить себя за нос, а потому, если я не прекращу занятий с его детьми, он меня искалечит, а жену зарежет или задушит.

Родители мои, в свою очередь, возмущались тем, что я навязал им таких прекрасных жильцов. Очень возможно, и они также подозревали меня в шашнях с г-жею Васильевой. Им, конечно, и в голову не приходило, что их сын, 20-летний юноша, пылал идеальной страстью к 12-летней девочке. Да, это было не мимолетное увлечение, а подлинная и несомненная первая юношеская любовь, тем более чистая, святая, что была вполне безответна, чужда малейшего греховного помысла; предмет моей страсти до самой своей смерти даже и не подозревал, как нежно и страстно его любили!

Кончилось все это, разумеется, тем, что Васильевы выехали из нашего дома, и уроки мои с детьми прекратились.

Нелегко мне было пережить эту первую драму в своей жизни. Сколько мук, сколько смертельного ужаса приходилось мне испытывать, когда за стеною неистовствовал пьяный изверг, а мне приходилось дрожать за любимое существо, слушать иной раз его крики и стоны и сознавать полное свое бессилие помочь чем-нибудь. Когда же все было покончено, и я в отчаянии сознал, что мне остается поставить крест на всех своих дорогих и заветных мечтах, я был до последней степени потрясен и нравственно, и физически. Горе мое было тем острее и переносилось тем тяжелее, что мне не с кем было разделить его; никто его не знал, да никто, конечно, и не понял бы моих страданий. Я исхудал до последней степени, потеряв и сон, и аппетит. Некоторое время я положительно был близок с помешательству. Я помню, что как раз в то время появилась повесть Тургенева "Накануне". Все взапуски читали ее, говорили и спорили о ней на всех перекрестках. Я начал было тоже читать ее, и не мог: все нервы мои заходили как-то ходуном, как развинтившаяся машина. Только значительно позже мог я познакомиться с этим произведением любимого в то время писателя...

С Васильевыми я больше не встречался, потерял их из вида. В конце концов (как узнал я впоследствии) злодей доконал и жену, и детей: все они перемерли от чахотки один за другим...

И еще я узнал, что мне нежданно-негаданно пришлось быть, хоть и непродолжительно, учителем знаменитости. Тот самый Федя, который стоял во время моих занятий с детьми на втором плане, сделался впоследствии одним из первых современных художников, обессмертив свое имя пейзажами, которыми мы любуемся в Третьяковской галерее.

Расставаясь со мною при выезде из нашего дома, он подарил мне, в знак памяти, небольшой ландшафтик, написанный им масляными красками, и как мне было впоследствии досадно, что я пренебрег мазнёю десятилетнего мальчика и не сохранил подарка.