В конце августа или начале сентября того же 1858 года Кожевниковы переехали в город, на Екатерингофский проспект. Мои занятия с м-м Кожевниковой продолжались после этого недолго, так как зимой Кожевников получил место и уехал в Турцию.
Но однажды я встретил у них сестру хозяйки, Ольгу Емельяновну с двумя детьми: девочкой Женей лет двенадцати и мальчиком Федей лет десяти, и с первого же взгляда на девочку до безумия влюбился в нее...
Я узнал от своей ученицы, что сестра ее замужем за неким Васильевым, человеком во всех отношениях несостоятельным: и кутилою, и мотом, и игроком, а главное дело - "художественною натурою", как выражался Кожевников, - менявшем беспрестанно места и занятия как по неуживчивости, так и крайней взбалмошности и неспособности к мало-мальски усидчивому труду. Вследствие подобных качеств главы семьи последняя не выходила из состояния голодной нищеты.
Жалость к несчастным детям еще в большей степени обострила мою любовь. Не откладывая дела в долгий ящик, я тотчас же предложил давать Женичке и Феденьке бесплатные уроки.
Надо заметить, что как раз в то время вся интеллигенция была охвачена эпидемией общего взаимного развивания. Редко у кого не было на руках одного или нескольких бесплатных учеников. В то время как в городах люди обоего пола, всех званий и состояний рвались в воскресные школы, а по деревням помещичьи жены и дочери свободно открывали школы для крестьянских детей без всяких разрешений и регламентации, на том основании, что кто же мог при крепостном праве вмешиваться в распоряжения помещиков относительно их крепостных, студенты, в свою очередь, ревностно принялись развивать барышень всех званий и состояний.
Усердие это вызывалось живою потребностью времени. Женский вопрос в те времена только что возникал. Образование же женщин сильно хромало. Женских гимназий еще не существовало. Девушки получали или домашнее воспитание, под ферулою доморощенных гувернанток, которые и сами-то были образованы и воспитаны с грехом пополам, или же в институтах и частных закрытых пансионах, и большинство их оставалось "кисейными барышнями", все образование которых ограничивалось смесью французского языка с нижегородским и бренчаньем на фортепьянах легких танцевальных пьесок.
Понятно, что при всеобщем подъеме духа самый воздух, казалось, был насыщен жаждою развития и просвещения. Стоило появиться в деревенском околотке одному-двум студентам, и если даже они не желали бы заниматься развиванием барышень, предпочитая шляться по лесам и стрелять куропаток, окрестные барышни сами втягивали их в это дело, засыпая массою вопросов, требуя разъяснений, осаждая их ожесточенными спорами, прося серьезных книг и т.п.
Такие словечки, как "отрешиться от пошлых, отживших предрассудков", "совлечь с себя ветхого человека", "возродиться к новой жизни", сделались самыми модными. Романы иначе и не начинались тогда, как вдруг появлялся "он" и поражал "ее" обширностью знаний и начитанностью, глубиною идей и головокружительною новизною смелых взглядов.
Папенек и маменек не пугало еще в то время появление в усадьбе "нового человека". Весна обновления России сияла еще всеми радужными красками. Маменьки и папеньки и сами не прочь были полиберальничать и посадить молодого развивателя на видное место за своим столом, рядом с губернатором, который, в свою очередь, старался пройти перед студентом петушком и показать, что и он не лыком шит. Во всем этом было нечто поистине наивное и буколически-трогательное.
Впрочем, надо сказать, что и сами развиватели в то время не пугали еще дерзостью своих всеотрицаний; пропаганда их не носила еще ни того морально-философского характера, какой господствовал в половине 60-х годов, ни политико-социалистического, имевшего место в конце их, а ограничивалось общим и неопределенным пробуждением мысли и устремлением ее к свету знаний на общую пользу. Вместе о тем, молодые развиватели не только не дерзали еще увозить барышень из родительских усадеб на славный путь труда и борьбы, но не отваживались и на мало-мальски смелый шаг в любовном отношении, и большинство романов оканчивались таким же малодушным отступлением в решительную минуту, каким отличались и Рудин, и герой Аси, и Молотов.
Свободное копирование
