Из воспоминаний о пережитом. Глава 11 - 3

 Деньги не переводились у меня в продолжение всего пребывания в университете. Уже со второго курса я начал усердно давать уроки, причем мне удавалось получать выгодные уроки в богатых домах по два и по три рубля за час. Когда я был на третьем курсе, я до того увлекся педагогическою практикою, что забыл о существовании университета и в течение всего года ни разу не заглянул в него. Результатом такого увлечения было то, что я остался на третьем курсе на второй год и пробыл, таким образом, в университете вместо четырех - пять лет. Зато я не только встал, что называется, на ноги, но и был в состоянии уделять в семейную кассу свою лепту, значительно превышавшую порой скудное жалованье отца, и мать плакала, бывало, от радости.

Первый, впрочем, урок, рекомендованный мне в 1858 году Сухомлиновым, не отличался большою мздою, но сыграл такую роль в моей жизни, что я считаю нелишним сказать о нем несколько слов.

В Петербурге проживал в то время некий Василий Федорович Кожевников, зять известного поэта и путешественника П.М. Ковалевского, женатого на его сестре. Это был молодой еще человек, образованный, развитой, либерал, поклонник Герцена, не преминувший лично с ним познакомиться во время своих заграничных странствий.

Человек весьма симпатичный, он был в то же время неукротимый фантазер и прожектер, мечтавший нажить миллионы, сея рожь на обухе. У него был капитальчик тысяч в восемь, по всей вероятности, остаток былого помещичьего величия, и каких только предприятий ни затевал он на эти деньги, хотя и все без толку. Так, в начале моего знакомства с ним, он проектировал завести молочную и яичную ферму близ Петербурга. С этою целью он арендовал дачу в пяти верстах по Нарвскому шоссе и первым делом купил двести кур, которые и посадил в дровяной сарай таких скромных размеров, что курам пришлось сидеть там едва не одна на другой. Петухи передрались, куры перекалечили одна другую, перетоптали яйца и, в конце концов, опаршивели и начали дохнуть. Тогда Кожевников порешил, что виновата во всем приставленная к курам прислуга, что с нашим некультурным темным и диким народом никакой каши не сваришь, и докончил с мечтами о ферме, продавши за бесценок кур, которые были куплены по его неопытности, конечно, втридорога.

В таком же роде были и все его прочие проекты. Понятно, что не прошло и года после нашего знакомства, как от восьми тысяч не осталось и следа, и тогда, пользуясь большими связями, Кожевников обрел мирную пристань в должности русского консула где-то в Турции и до самой смерти занимал консульские должности в разных турецких городах.

Проживая в Петербурге, он сошелся с наездницей в цирке, которую, помню, звали Любовью Емельяновной. Это была девушка высокого роста, пышного, но правильного сложения, недурная собою. Лет ей было за тридцать. Вознамерившись сочетаться с нею законным браком, Кожевников пригласил меня с специальною целью развить ее настолько, чтобы сделать вполне передовою женщиною.

Но надо сказать правду, предложили мне за эту высокую и трудную миссию довольно-таки ничтожную плату: я должен был приезжать к ним три раза в неделю, заниматься с ученицей часа по четыре и более, и за это мне ассигновалось 12 рублей в месяц. И при этом от меня до Кожевникова было не менее 15 верст расстояния! Дешевых сообщений в Петербурге никаких в то время не было, кроме щапинских дилижансов, ездивших от Тучкова моста через Невский к Знаменью, так что мне приходилось все 15 верст отмерять туда и обратно своими собственными стопами, так как иначе пришлось бы ухлопывать на езду весь получаемый гонорар, да своих еще прибавлять.

Но, помню, я не только не роптал на скудость заработка, а был даже в восторге от своих тогда еще первых уроков. Каждый раз к десяти часам я был уже у Кожевниковых и до четырех часов вплоть, с небольшими перерывами, не переставал барабанить языком, стараясь внушить своей ученице все передовые идеи, какие только имелись в моей собственной голове. Это были не какие-либо систематические занятия, а импровизированные проповеди, причем я, переживая как раз в то время свой религиозно-моральный кризис, не преминул, конечно, и в ученице своей рьяно разрушать все ее детские верования и предрассудки. По-видимому, хозяева были вполне довольны моими уроками, так как я встречал у них каждый раз самый радушный и ласковый прием, и после вкусной и сытной трапезы, оснащенной либеральными словоизлияниями хозяина, отправлялся восвояси с легким сердцем и самыми добрыми чувствами к таким славным людям, какими казались мне Кожевниковы.

Я не имел в то время никаких еще сведений о прошлом своей ученицы и считал ее женою хозяина, судя по двухспальной кровати и вороху подушек, какие возвышались в той комнате, где я занимался разрушением детских верований моей ученицы, и каково же было мое удивление, когда в один прекрасный день она обратилась ко мне с просьбою быть у нее шафером на предстоящем венчании ее с Кожевниковым. Я, конечно, с радостью согласился. Свадьба была как нельзя более скромная; никого на ней не было, кроме необходимых свидетелей; молодые были одеты запросто. Все это вместе взятое произвело на меня, неопытного птенца, впечатление чего-то дух захватывающего по своей выходящей из пошлого уровня прогрессивной новизне!