Описание жизни одной благородной женщины - 16

 Я уже жила около двух лет, как сделалось турецкое замирение и возвратилось много родных из походу, которые и жили в одном доме с нами. Благодетели мои меня рекомендовали, как дочь, - так они меня называли, и я была счастлива во всех. Все меня сердечно полюбили, муж мой не меньше был любим всем семейством. И тогда, могу сказать, что я была слишком счастлива, - и желать мне ничего не оставалось. Я тогда только была печальна, когда кто-нибудь из моих благодетелей нездоровы, а особливо мой отец. Тогда, какие бы веселости ни были, я никак не хотела ехать, чтоб он не один дома был. И мне гораздо приятнее было с ним больным быть, нежели в большой компании. И я видела его сердечное удовольствие, как он радовался и утешался моей привязанностию к себе и оказывал мне самые отеческие ласки и любовь. Когда же я бывала больна, то его беспокойство ни с чем нельзя сравнить было тогда, и, лучше сказать, всего семейства, хотя и никогда не бывала опасно больна, живши у них. Но го любви ко мне им уж казалось, что всякая болезнь моя к смерти, и я, видя их беспокойство, уж часто и не сказывала, когда у меня болит голова или желудок. Но и туг не могла им доставить спокойствия: или на лице приметят бледность, или жар и томность в глазах, то и начнут спрашивать: "Ты, верно, больна и нам не сказываешь?" Муж мой часто смеивался их беспокойству и говорил: "Вы ее у меня так избалуете, что мне после с ней не сладить". И благодетель мой всегда на него рассердится и скажет: "Ты глуп и не знаешь цены этому ангелу!" И часто у меня спрашивал: "Любит ж тебя муж?" Я ему говорила: "За что ж ему меня не любить? Я сама его очень люблю", - и я говорила правду: тогда он себя вел очень хорошо и меня любил. Знакомство его было только с теми, кто к нам ездил.

Случилось в один день поутру мне сидеть в гостиной с работой. Входит один из племянников и, подошедши ко мне, поздоровался и, не помню, что-то сказал на ухо, не хотя говорить при лакее. Я ему сказала, чтоб вперед этого не делал - батюшка не любит, чтоб шептали. - "Да ведь его здесь нет!" - "Мне все равно, здесь ли он или нет, я и без него не хочу делать ему неугодного!"

Он с удивлением на меня посмотрел.

"Ваше повиновение и осторожность меня удивляют". - "Кажется, дивиться нечему. Вамтомутолько можноб было удивляться, ежели бы я не вела себя так, как должно, и не поступала по тем правилам, какие я в здешнем доме получила". Входит Елисавета Васильевна и тут же садится. Племянник ее что-то с ней начал говорить очень тихо, а я, приметя, что могу помешать, вышла вон и через несколько времени опять пришла и села за работу. Елисавета Васильевна подошла ко мне и, ни слова не говоря, начала меня обнимать и целовать, и называла меня неоцененной своей дитятей, и я, отвечавши на ее материнские ласки, со слезами сказала: "И вы - моя неоцененная мать и благодетельница!" Наступил час обеда, и сели за стол. Я приметила, что мой благодетель на меня неприятными глазами смотрит. Я тотчас догадалась, что, верно, он как-нибудь видел, как мне на ухо говорили. Отобедавши, я обыкновенно ходила к нему в кабинет. Вошедши за ним, я спросила: "Здоровы ли вы?" - "Я здоров. Что вы мне скажете, как утро провели, весело ли?" Я сказала: "По обыкновению, очень хорошо". Он очень пристально посмотрел на меня и спросил: "Больше вы мне ничего не скажете?" - "Нет, батюшка, нечего сказать. Мне кажется, вы мной недовольны, то сделайте милость, - скажите мне!" - "А вы сами не знаете ничего?" И у меня как будто какая тягость на языке сделалась, что я, зная свою вину, не хотела признаться и повторила прежний ответ. "Дак мне и спрашивать нечего! Извольте идти и приниматься за работу! Нам с вами сегодня говорить нечего!" И так я ушла и сама себя внутренне бранила, для чего я не сказала, и решилась вечером сказать. Пришел и вечер. Я пошла с ним проститься и испросить благословения, что я и всегда делала. Он очень сухо со мной простился и не благословил, а мое родство продолжалось, и, опять ничего не сказавши, ушла и легла спать, но целую ночь не могла спать, так меня мучила неискренность моя! Вставши поутру рано, не заходя ни к кому, прямо в кабинет пришла и со слезами бросилась к нему: "Отец мой, я вас огорчила и знаю - чем, но я не виновата" - и рассказала все ему и уверяла его, что всю правду открыла "Я не выйду от вас! Спросите у него, как было, и точно ли так, как я вам сказала!" Он обнял меня и сказал: "Я верю тебе, друг мой, и хвалю тебя за благоразумие твое. Но для чего ты не хотела мне сказать?" - "Я сама не знаю; простите меня, я довольно наказана мучением, которое мне спать не дало всю ночь". - "Вот, мой друг, ты и это испытала, как дурно скрывать от тех, которыми ты дорожишь. И я не меньше тебя беспокоился, но теперь все кончилось, и я уверен, что это последний раз". Я спросила у него: "Кто вам это сказал?" - "Никто. Я сам видел, стоя у дверей. Знай, моя любезная, мои глаза и уши всегда там, где ты".