Описание жизни одной благородной женщины - 15

 Приехали в Петербург прямо в дом Михаила Матвеевича Хераскова, который был вице-президентом Берг-Коллегии. За ссору мужу моему дальнего ничего не было" и за увоз унтер-офицера. Начальники обоих любили и видели, что оба не правы, и унтер-офицера определили при Александре Матвеевиче, который назначен был в Горный корпус по химической части.

И так началась для меня совсем новая жизнь, и мои благодетели, увидя мою молодость, взяли меня, как дочь, и начали воспитывать. Начались мои упражнения, и мне советовали, чтоб все мое время было в занятии, да и назначили мне, когда вставать и когда приниматься за работу. Ранное вставанье было уж для меня сначало тяжело, потому что муж мой приучил уж поздно вставать и, не умывшись, в постели пить чай. Даже я отучена была и Богу молиться, - считывали это ненужным; в церковь мало ходила; данные мне правила матери моей совершенно стала забывать; о бедных и несчастных ни же когда вспомнила, да мне и не представлялись даже и случаи к тому. Живши у моих почтенных благодетелей, все было возобновлено. Приучили рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. К счастью, я еще не имела случая читать романов, да и не слыхала имени сего. Случилось, раз начали говорить о вышедших вновь книгах и помянули роман, и я уж несколько раз слышала. Наконец спросила у Елизаветы Васильевны, о каком она все говорит Романе, а я его у них никогда не вижу. Тут мне уж было сказано, что не о человеке говорили, а о книгах, которые так называются; "но тебе их читать рано и не хорошо". И они, увидя мою детскую невинность и во всем большое незнание, особливо что принадлежит к светскому обхождению, начали меня удалять, когда у них бывало много гостей, - и я сиживала у моего благодетеля и отца, хотя мне сначала и грустно было. В гости никуда не брали, ни в театры, ни на гулянья. Муж мой тогда никакой власти надо мной не имел, и он был целые дни в корпусе; так как он заводился вновь, то и дела было много.

Для меня сие воспитание было совсем новое: говорили мне, что не все надо говорить, что думаешь; не верить слишком тем, которые ласкают много; не слушать тех мужчин, которые будут хвалить, и ни с каким мужчиной не быть в тесной дружбе; не выбирать знакомства по своему вкусу; любить больше тех, которые будут открывать твои пороки, и благодарить. "И эти-то прямые твои друзья. Ты теперь здесь, кроме нас, никого не имеешь - и мы твои друзья. И я, видя тебя, что ты воспитана в благондравии, - ндрав твой, кажется, кроткий и мягкий, - то я уверен, что ты меня будешь любить и открывать мысли свои, намерения и даже самые малейшие движения сердца твоего, разговоры твои с кем бы то ни было, особливо с мужчинами. Не страшись моей строгости: ты найдешь во мне нежного отца и друга, который что и будет тебе делать неприятное, то это все для твоего же блага и будущего счастия. О учтивости и ласке ко всем я тебе не говорю, потому что в тебе это есть". Спросил у меня, как я воспитана и какие даны мне правила, чем я занималась и как мое время было распределено. Я ему все рассказала. Он обнял меня и сказал:" Благодари твоих добрых и почтенных наставниц и молись за них и не забывай никогда их наставлениев; старайся непременно всякое утро молиться, испрашивая Его милосердия, и вечером приноси благодарение за проведенный день; начинай всякое дело, испрося у Создателя своего помощи. Твое шествие в мире теперь только начинается, и путь, по которому ты пойдешь, очень скользок; без путеводителя упадешь, мой друг. Теперь - я твой путеводитель, данный тебе Богом. Счастлив тот человек, который в молодости не сам вдет, а есть проводник! Избираешь ли ты меня в свои друзья и веришь ли этому, что я тебе буду нежным отцом?" Я заплакала и взяла его руку, которую прижала крепко к сердцу моему "Пока оно будет биться, не перестанет вас любить и называть милым отцом и наставником юности моей".

Тогда мне был пятнадцатый год, и с самого того дни я была в полной его власти. И сказано мне было, что от меня будут требовать непосредственного и неограниченного повиновения, покорности, смирения, кротости и терпения, и чтоб я не делала никаких рассуждений, а только бы слушала, молчала и повиновалась. Я все обещала...

Тогда, как мы приехали, они жили на даче; семейство их было превеликое, но согласие между ими такое, какого я не только видеть - не слыхала. Старший в семействе был тот, которого я называла отцом. На даче мне было весело; еще со мной работы настоящей не начинали, а знакомили со всеми родными и друзьями. Сие продолжалось три месяца, и я всем сделалась любимицей; меня не могли больше родные любить, и я. кроме радостей, ничего не видела. Отписала к моей свекрови, где я и что со мной происходит, - и все подробно было ей описано. Она была чрезвычайно рада и писала к моим благодетелям самое чувствительное письмо и вручала меня их покровительству. "Я теперь спокойна, - говорила она, - обстоятельства мои, может быть, и надолго меня с ней разлучат, но я знаю, что она в добрых руках". Наконец мы переехали в город, где уж прямо началось мое воспитание, и было для меня чрезвычайно тяжко, так что я - хоть бы и оставить их. Это и видел мой благодетель, но не терял надежды и не оставлял меня исправлять. У них же часто очень бывали гости, и было очень весело, но меня тут не было никогда, а только я их и видела, как за обедом и за ужином. Разве когда были чьи именины или званый бал, тогда мне позволялось быть, но не далее, как до двенадцати часов. И это уж было очень поздно для меня; и как я начинала прощаться со всеми, то они жалели обо мне, и я с огорчением скорее уходила. Бывали такие времена, и я так была зла, что желала смерти моему благодетелю. Любить его я долго не могла, а страх заставлял меня и стыд делать ему угодное. Он часто меня стыдил при всех, рассказывая мои глупости, но через семь или восемь месяцев я начинала чувствовать к нему любовь, и день ото дня возрастала моя привязанность и чистосердечие. Наконец я ужи говорить стала, что мне хотелось бы выйти туды, где гости. Он с кротостию мне говорил: "Для чего ты, мой друг, этого хочешь? Ежели бы это было для тебя полезно, - я сам бы тебе предложил. Будет время, в которое дадутся тебе все удовольствия, которые уж тебя не развлекут, и ты брешь ими наслаждаться. Кто рано начинает жить в вихре, тот скоро закружится. Не препятствуй мне делать то, что я лучше знаю и далее тебя вижу!" Я с удовольствием уж соглашалась на все и без огорчения и, наконец, так привыкла, что меня уж и не прельщало то, что я видела. И очень долго уж я была в этом опыте, и он уверился совершенно в моей любви и искренности, и первый раз сам меня вывез в театр, где все меня удивляло и веселило. Приехавши домой, у меня все живо было, и наполнена голова моя была тем, что я видела и слышала. Тогда играли "Честного преступника", а играл Дмитревский, - и надолго у меня это веселье осталось. И опять долго очень никуда не возили, однако уж я чаще бывала с людьми и сиживала с работой там, где и все, и приучалась к обхождению, разговаривала с мужчинами и должна была все пересказать, что с кем говорила, и при этом получала самые полезные для меня замечания и наставления. И так время мое протекало в самых наиприятнейших занятиях.