1857 - 1860. Глава 10 - 1

 Теперь подхожу я к великой эпохе уничтожения на Руси крепостной зависимости людей.

Еще в 1856 году государь, принимая в Москве предводителей дворянства, сказал им, что в быте крепостных людей необходимо сделать изменения и что желательно произвести их сверху, прежде чем они потребуются снизу. Вследствие этого и в обществе и в официальных, даже в придворных сферах пошел сильный говор о предстоящих преобразованиях в быте крепостных людей. Но решительный толчок этому делу дан был обнародованием высочайшего рескрипта от 20 ноября 1857 года на имя виленского генерал-губернатора Назимова. Это обнародование произвело сильнейшее действие во всей империи: одни страшно перепугались, - были, так сказать, ошеломлены; другие обрадовались; многие и весьма многие просто не поняли значения этого события. Из Петербурга и Москвы тревога перешла в губернии, и там недоумениям и страхам не было границ; все спрашивали друг друга: "Что же теперь делать?" Копии с упомянутого рескрипта разосланы были не только к губернаторам, но и к губернским предводителям дворянства и сопровождались внушительными отношениями. Первый ответный адрес на высочайшее имя по случаю этого рескрипта поступил, кажется, из Нижнего Новгорода; затем все губернии, одна за другой, хотя и с горем в душе, изъявили готовность приступить к указанному великому делу - улучшения быта крепостных людей. На представленные адресы давались каждой губернии высочайшие рескрипты и учреждались губернские комитеты.

Рассказывали, что в Петербурге в высшей администрации была сильная борьба против опубликования рескрипта к виленскому генерал-губернатору, и в особенности против официальной рассылки этого документа к губернаторам и губернским предводителям дворянства прочих губерний империи. Во главе оппозиции стоял председатель Государственного совета кн. Орлов; и он решился всем авторитетом своего звания и своей опытности подействовать на молодого императора. Он отправился во дворец, приказал о себе доложить государю, и как в это время из кабинета императора выходил старик гр. Адлерберг, то Орлов сообщил ему в коротких словах о цели своего приезда. Входит он в кабинет императора, говорит ему самым сильным и настойчивым образом против опубликования упомянутого рескрипта и почти на коленях умоляет государя не открывать эры революции, которая поведет к резне, - к тому, что дворянство лишится всякого значения и, быть может, и самой жизни, а его величество утратит и престол. Когда кн. Орлов выходил из кабинета государя, то ожидавший его выхода гр. Адлерберг спросил его: "Ну, что?" - "Потрясен, - ответил с довольною улыбкою кн. Орлов, - и рескрипт не будет опубликован". Еще не успел кн. Орлов отъехать от дворца, как доклад министра внутренних дел об обнародовании рескрипта был уже государем утвержден и тотчас возвращен по принадлежности. На следующий день этот рескрипт появился в официальной газете.

Когда в обществе сильно заговорили об освобождении крепостных людей, и правительство становилось во главе этого движения, тогда я решился принять в этом деле самое горячее участие. Для достижения этой благой, постоянно бывшей у меня в виду цели я вздумал действовать двумя способами: составлением и оглашением проекта по этому предмету и издаванием журнала, исключительно посвященного делу уничтожения крепостной зависимости людей на Руси.

Об этом составлявшемся мною проекте, которого главные основания я охотно сообщал всем, кто только меня о том спрашивал, много заговорили в Москве; и в декабре 1857 года я получил от кн. Василья Андреевича Долгорукова, начальника 3-го отделения собственной его величества канцелярии, письмо, которым он по высочайшему повелению просил меня прислать для представления государю императору копию с моего проекта. При этом он удостоверял меня, что в этом случае он действует не как начальник 3-го отделения, а как мой знакомый и как генерал-адъютант. Я тотчас ему ответил, что за счастие счел бы немедленно исполнить волю государя императора, но что записки мои еще не готовы; что теперь с особенным рвением примусь за окончательную их отделку и что не премину их к нему, кн. Долгорукову, препроводить, как скоро они будут закончены. Тогда я сильно принялся за свои "Записки", и через три недели они были готовы. В одно и то же время подобные же записки были составлены Ю.Ф. Самариным и кн. В.А. Черкасским. Когда наши записки были готовы, т.е. в январе 1858 г., мы их прочли друг другу; и оказалось следующее: Ю.Ф. Самарин предлагал только расширить и сделать более удобоисполнимым прежний указ об обязательных крестьянах. Кн. Черкасский имел в виду освобождение крестьян только с усадьбами. Мой проект был самый радикальный: я предлагал выкуп крестьян с землею, находящеюся в их владении. Такое освобождение должно было совершиться в двенадцать лет; предполагалось сперва предоставить помещикам право в течение первых трех лет входить с крестьянами в добровольные сделки насчет количества выкупаемой земли, ее цены при maximum'e, установленном от правительства по разным губерниям, и насчет сроков уплаты и границ отводимого надела. Потом имелось в виду назначить трехгодичный срок, в течение которого условия о выкупе должны составляться при посредничестве выборных от дворянства и от крестьян. Наконец в третий уже шестилетний срок при продолжении действия первых двух способов имело вступить в действие обязательное определение всех условий выкупа через чиновников, от правительства назначенных. По выслушании моих записок Ю.Ф. Самарин пришел в ужас от радикальности предлагаемых мною мер и сказал: "Нет! не посылайте этих записок; они перепугают в Петербурге и заставят идти назад". А кн. Черкасский, напротив того, выразился так: "Нет! отправьте их непременно. Хотя ваши записки действительно радикальны; но не беда - из большого можно убавить и все-таки останется довольно. Петербург надо обстреливать". Записки мои были окончательно набело переписаны в трех экземплярах - для государя, для кн. Долгорукова и для министра внутренних дел; и в первых числах февраля они были отправлены в Петербург. Впоследствии мои записки, как и многие другие, были переданы сперва в Главный комитет по крестьянским делам, а потом в Редакционные комиссии, учрежденные под председательством генерал-адъютанта Я.И. Ростовцева. И тут, по отзывам членов комитета и комиссий, мои записки оказались самыми радикальными; но мой радикализм остался таковым не на долгое время; вскоре он был значительно превзойден, и меня чуть-чуть не зачислили в отсталые. (Помещаю эти записки в приложении под № V.)