Литературная среда - 121

4.02.05 …был ТА. Привезли из Северска двухтомник Володи Ниренберга, изданный посмертно. Многие покупали, я - тоже.

А гостьей стала Евдокия Плессовских (хотя на самом деле – Надежда Михайловна Давыденко). Появилась  у нас что-то с год назад. Седая, коротко (по-мужски) остриженная голова, симпатичная. Приходила и сидела молчком. Очень умный и живой взгляд, и держала себя, как нечуждая свободному ощущению, однажды даже пришла с мороженым и, не смущаясь, принародно его слизывала.

Я так поняла, что она из писателей: многих знает, а к нам ходит из-за кого-то, её приглашающего,  - потому что появлялась редко.

Ошиблась:  коротко-стриженный волос я восприняла как признак свободомыслия, а это был признак химиотерапии. Ольга как-то говорит: «Вот Надежда Михайловна попросила у меня вечер, а она смертельно больна и навряд ли долго проживет». А НМ исчезла на полгода, а тут приходит – огненно рыжая и до того похудевшая, что я с трудом ее узнаю. Слова ОГ все объяснили – рак груди, операция, лечение… Не хотела идти: Ольга о стихах ее отозвалась: «Не очень, ну, ладно, не могу я ей отказать, кто знает – потом буду себя ругать». Дала ей час – и не напрасно!

Конечно, уровень ее стихов – невысок. Что-то сродни Н-ской, иногда по степени откровенности приближаются к Костюченко. Но это зарисовки – никаких художественных не то что изысков, а обычных признаков (там метафоры, аллегории и т.д.) – и не лежали рядом. Рифмованные впечатления, мысли… Иногда довольно хлесткие. Не сентиментов, не какого-то «нездешнего воздуха». Поэтому не стихами она была хороша, а как еще одна судьба и характер. Маленькая стойкая женщина, «из народа».  Читала так: «А, вот еще мне очень нравится», - это она об очередном стихотворении, будто чужую книгу листала.

Родилась за Истоком. Мужа нет, все родные – в земле. Мать – «злая» (ее слова) – ее не баловала. Писать стала стихи –  та не одобрила, а даже и оскорбила («засунь их себе в ж-у»). Сейчас есть дочь («Такая славная, и училась – одни пятерки, и красные дипломы, сейчас работает в недвижимости»), та тоже пришла – красивая, властное лицо, вся в мехах; увела мать, когда закончилась ее часть.

Евдокия – экстрасенс, рассказы про семинары экстрасенсов в Москве: «У меня сапоги расползлись, а у кого я гостила - мне дала такие желтые, размер сороковой, а у меня – 33. Я в таких и заявилась на семинар. И в задние ряды, а там самая такая продвинутая публика – в шелках, бархатах, с лисами».

Рассказывала про свои видения (маленькая, лет 7-ми, видела черта – «совершенно такой, как рисуют, маленький, с рожками, хвостом. Я аж обос---лась от страха»). И еще: «На лекции в техникуме оборачиваюсь назад, а там одна наша девочка – не подружка, а так, и она вроде в гробу, от носа до подбородка – синее, а в гробу – цветы, много. Через полгода встречаю – это мой любовник бывший, спрашиваю: «А как твоя…?» - «А ты не знаешь, она умерла»- «И у нее в гробу цветы были и синее от носа до подбородка?» - «А ты там была?» - «Нет, я это за полгода видела».

Делилась насчет лечения у экстрасенсов: «Если у них большие списки больных – это прохиндеи, халтурщики. Настоящий имеет не более 4-х нетяжелых больных – там грыжу вправить, от энуреза излечить, от сглаза. Если же рак, например, то это – одного пока ведет, больше никого нельзя, трудно очень. Я-то могу других, ко мне и сейчас звонят, а я не могу – себя, как? Невозможно».

И все это с откровением, слаженным языком. Чем-то Вершинину Галину напомнила, и судьбы очень схожи, и болезни одинаковые.

Но у той – явная положительная энергетика была, у этой – мне было интересно, но сочувствия такого вот – чтобы и стихи нравились, и человек – такого не было. Вульгаризмы не нравились, откровения: «И обманывали меня, и обижали, и насиловали – все было».

Прихлебывала из бутылочки кофе с ромом: «Для поддержки, а так я – такая слабая». И о собственно скорой смерти – как-то походя, легко. Даже и не верилось, что она серьезно. Я впервые вижу такое «непочтительное», почти бездумное, отношение к факту своей скорой смерти. Вершинина – та вообще об этом не заикнулась, а эта – вроде ее с работы увольнять собрались, а она не очень-то и горюет. И потом – знахарство, экстросенсорша. Не знаю... Но как-то инстинктивно меня от этого что-то отталкивает. Одно, что церковь это очень не одобряет, второе, что я не раз сталкивалась – молитва помогает, когда молишься – дается, а когда вот так, вроде заставляешь всякими наговорами («дунь-плюнь, под подушку положи») – а кого? Какие силы, если не с молитвами, а заклинаниями; зачем молитвы этим заменять? Значит, веры в молитвы нет? Евдокия ушла сразу после прочтения, мы даже и не обсудили, но Люда Кост. предупреждала, что та критики не любит.

А потом поговорили о Высоцком…