Керенский произнес речи: вступительную и заключительную. В последней он хотел, по-видимому, ответить на усмотренный им в речах упрек в отсутствии энергии и силы и поэтому пустился во все тяжкие в смысле красноречия.
Он не то рычал, не то кричал: "Вы крови хотите, так я вам дам крови", на что послышался из верхних ярусов чей-то плаксивый женский голос: "Не надо".
Одним словом, трагические эффекты были пущены вовсю, но ни на кого, кроме истерических девиц, никакого впечатления они не произвели, и Керенский выяснился в истинном свете присущей ему слабости гораздо, сильнее, чем до этого совещания.
Покойный генерал Каледин, один из умнейших наших генералов, сказал мне в перерыве после речи Керенского, которого он слышал и видел в первый раз: "Я редко видел человека, который бы так старался доказать свою силу и вместе с тем оставлял такое яркое впечатление безволия и слабости".
Присутствовавшие в качестве зрителей американские врачи, стоявшие во главе находившейся тогда в России американской краснокрестной миссии и, разумеется, ни слова не понимавшие по-русски, на мой вопрос, как им все происходившее нравится, ответили: "Это -- все великолепно, но мы, к сожалению, не могли понять, что говорилось, но на нас, как на врачей, речь Керенского произвела такое впечатление, как будто человек говорил под влиянием какого-нибудь наркотического средства, которое перестало действовать раньше, чем он окончил свою речь".
Это, может быть, бессознательная, но злая и меткая характеристика красноречия Керенского, всегда старавшегося вогнать себя в состояние исступления, знаменующее, по его мнению, силу.
Особое значение было придано выступлению на Государственном совещании генерала Корнилова. Еще до его выступления носились какие-то неопределенные слухи о контрах его с Керенским, о том, что не то Керенский хочет его арестовать, не то Корнилов хочет арестовать Керенского, одним словом, нечто весьма смутное.
Корнилов, бывший тогда верховным главнокомандующим, действительно, приехал в Москву довольно необычным образом; во-первых, на очень короткое время, в своем специальном поезде, под охраною своего конвоя, состоявшего из каких-то восточных людей в белых папахах.
Поезда Корнилов в Москве не покидал, жил в нем и только выезжал один раз в Большой театр для произнесения своей речи, и то под охраною своих собственных телохранителей.
Вообще, во всем его приезде было что-то ненормальное, доказывавшее, что происходит какое-то скрытое брожение.
Корнилов был встречен весьма бурными овациями правого фланга Государственного совещания и произнес, речь чрезвычайно бесцветную; нужно сказать, что покойный генерал оратором не был, но даже по содержанию эта речь не блистала особыми достоинствами.
Свободное копирование
