Одинокий барчук среди классовых врагов - 8

Другого рода предприятиями новой власти были налеты на помещичьи усадьбы небольших военно-полицейских команд, состоявших обычно из 6-8 человек, рассылаемых из Корочи по уезду для обысков и "разоружения" помещиков. Набирались в эти команды социальные и моральные подонки деревни.

В нашем доме было два таких обыска, и один запомнился мне очень хорошо. В банде было человек восемь. Высокий энергичный человек в солдатской шинели с револьвером на поясе был их главарем. Он-то и спросил, есть ли у меня оружие. Услышав отрицательный ответ, отдал приказ приступить к обыску. В отличие от жандармского офицера он совершенно не интересовался моим книжным шкафом, но очень долго и тщательно копался в шкафу со всякой всячиной. В одной из коробок у меня хранилась большая и полная коллекции почти из 20-ти серебряных рублей, от Петра I до Николая II. Открыв коробку, он сказал: "А, ето старые деньги! Ето не может быть у частной собственности, ето надо у музей", и пересыпал рубли в свой карман. Не знаю, дошли ли они до музея, но, как писал один чиновник у Щедрина, "сумлеваюсь штоп".

В другой коробке он нашёл маленький пистолет "монтекристо" и обрадовался: "А-а-а! вы сказали, што у вас нету оружия, а ето што такое?!" Я совсем забыл о существовании этого "оружия", из которого мы в юные годы стреляли в цель, и ответил совершенно чистосердечно: "Да помилуйте, какое же это оружие! Я совсем забыл про него. Это не оружие, а, скорее, игрушка. Этим "оружием" и человека-то убить нельзя". Он ехидно и злорадно ответил: "Гм! так вы говорите, што етим нельзя убить человека? А вот мы сейчас попробуем, што, ежели, можно убить человека, али нельзя", - и стал нарочито медленно заряжать мой пистолетик. Я стоял, прислонившись спиной к двери в другую комнату, он - на расстоянии 3- 4 шагов от меня и, зарядив пистолет, повторил: "Да, вот мы сейчас попробуем, што, ежели, можно убить человека, али нельзя", - и стал целиться в мой лоб. Я стоял молча и неподвижно, как окаменевший, да и что я мог бы сделать или сказать в моем-то положении? Сколько времени продолжалось прицеливание, я не знаю. Минуты казались долгими, гораздо длиннее, чем были в действительности. Потом он резким движением приподнял дуло пистолета вверх и - бах! Пуля пролетела прямо над моей головой и застряла в двери. Толстую дверь она не пробила насквозь, но, конечно, мой череп с такого расстояния пробила бы легко. Выстрелив, весёлый стрелок пренебрежительным жестом бросил пистолет на стол и сказал: "Ну, правда, что говённый пистолет, возьмите его себе!" и, похлопывая рукой по кобуре висевшего у него на поясе офицерскою нагана, он подмигнул и сказал с довольной улыбкой: "Наши лутче!" Затем забрал свою команду и удалился со своей ценной находкой в кармане.

Но самым тягостным и отвратительным было двукратное посещение того самого матроса-комиссара, с которым я спорил на сходе 26-го декабря. Входя в мою комнату, он, конечно,.без приглашения плюхался в кресло и, вытянув ноги и развалясь в нем, излагал мне свои политические воззрения. Главным пунктом его политической философии было то, что в России надо сделать "еремеевскую" (т.е. варфоломеевскую) ночь, а именно перебить всех бывших помещиков и капиталистов, чтобы избежать опасности возвращения к "старому режиму" и к "проклятому царизму". Я слушал молча и не пытался спорить.