1934 - 38

28 июля. (Смотри далее после 5 августа). Разговор с Федюшиным.

1 августа. В ночь на 1-е я кончил диск Фуко. Всего над диском я работал 116 ночей ежедневно, одна за другою. Из них в одиночку я работал: с 7 апреля по 9 июля — 16 ночей и с 9 по 31 июля — 23 ночи — всего 39 ночей. Стало быть, Петя работал над диском 116 - 39 = 77 ночей. Деньги за эту работу мы поделили пополам копейка в копейку. Заработали мы всего на двоих 5000 р., из них 1000 р. нами еще не получена. Но я заработал, кроме своей доли за роспись диска, еще 303 р. за реставрацию малахитовых колонн.

Эта работа состояла [в том, чтобы] нарастить гипсом 11 мест, откуда были выкрадены куски малахитовой облицовки колонн, и написать по гипсу масляной краской зеленый малахит. Т.к. некоторые колонны постоянно сырые и с них каплями течет отпотина, мои заплатки на них, наверное, недолговечны — с сырого гипса масляная краска отпадет корочкой. В других местах, по сухому, заправка простоит долго. Из моих 116 ночей и Петиных 77 надо вычесть 4 ночи, когда мы по следующим причинам не могли работать: 1) пришли в собор, но там не горело электричество, 2) пришли на работу, но администрация забыла оставить нам ключ, 3) ночь с 1 на 2 мая, когда Петя праздновал, а я хотя и пошел на работу, но т.к. жена вызвалась меня проводить, а толпа у Биржевого моста, где мы сошли с трамвая, и на Невском была настолько небывало многочисленна, что, выйдя из дому в 10 1/2 вечера, мы только к 1 1/2 дошли до Казанского собора. А т.к. я, постоянно сдерживая напор толпы на свою дочку, боялся оставить ее одну, то мы, дойдя до Поля жертв революции и сев там в трамвай, лишь в 2 1/2 ночи были дома — идти в собор было уже поздно, 4) день рождения моей жены-дочки, когда к нам в гости пришел Глебов-Путиловский и 3 моих сестры[1] и пойти на работу — значило жестоко обидеть и огорчить и жену, и гостей.

Уже через месяц работы в соборе я стал приходить на работу к закрытию музея, а уходить ровно в 10 ч. Часто первые посетители уже подходили к диску, когда я второпях убирал свои рабочие принадлежности: щиты, обитые клеенкой, на которых мы лежали на диске, стул с электрическою в триста свечей лампой, примотанной к нему на палке, и краски. Температура в соборе при начале работы была 2 градуса, затем поднялась до 12 1/2, 13. Первыми, кто встречал меня при входе, были два сторожа. Они, чередуясь, поодиночке охраняют собор с 8 вечера до 8 утра. Это два старика. Им дается винтовка, но без зарядов. Часто по ночам я слышу их свистки. Это они отпугивают гопников. Раз ночью я услышал один за другим до 15 свистов: гопники, пытаясь ограбить, избивали на площади перед собором прохожего. В этот раз их было арестовано 5 человек. Сторожа часто подвергаются нападению гопников. Так, сторожу Семенову рассекли бровь над левым глазом при грабеже буфета на площади у южных дверей, ему же чуть не сломали мизинец, и он болел месяца 11/2, его же, прыгнув ему на плечи из-за колонны, гопники поколотили. Второй сторож — старик Староверов, кого я при каждой встрече потчую папиросами, — более счастлив в этом отношении. Он объясняет это тем, что Семенов «не умеет с ними обходиться: очень резко берет, надо поосторожнее, помягче».

Так, ночью, когда трое парней, выйдя из пивной, находящейся около гостиницы «Англетер», тут же, перед собором, свалили с ног и долго били какого-то молодого человека, наконец все же убежавшего от хулиганов. Староверов не свистал, наблюдая за этой сценой из-за колонны. «Кабы я засвистел, меня бы самого избили — пока подойдет от »Астории" милиционер". Он жe из-за колоннады слышал, как, стоя на углу, после побоища победители рассуждали, стоит или нет разгромить соседний гастрономический магазин. Он также видел, как двое милиционеров, очевидно посланных бежавшим избитым, спокойно подошли к гопникам, поговорили с ними минут 5, а затем взяли и увели. Тогда он продолжал свой обход. Когда я подхожу к собору, он радостно протягивает мне руку: «А, приятель дорогой! Здорово, дружок!» Семенов встречает меня так же приветливо, но разговор его сводится к следующему: будет ли прибавка жалованья сторожам, нельзя ли выхлопотать новые сапоги, как получить пенсию. «Ты скажи директору, чтобы он хотя бы мне одному прибавил жалованья! Я никому не скажу!»

Сторожа при обходе несколько раз видели, как гопники при их приближении, спрыгнув с подоконника гигантского окна алтаря, убегали. Здесь при осмотре обнаружили между наружным стеклом, где часть была разбита, и внутренним, где написан по стеклу Иисус Христос выходящим прямо в алтарь, через который мы проходим на работу, спальню гопников, пиджак, колоду карт и помет. Между стеклами алтаря они устроили спальню, игорный притон и уборную. Человеку со слабыми нервами трудно, а то и невозможно было бы работать ночью одному в громадном, темном пустом соборе; ночью, в тишине здесь то и дело раздаются и внизу, и на хорах, и под полом самые разнообразные стуки, звуки от падения, трески и шумы, кончая треском разбитого стекла. В июне особенно часто раздавался треск и взрывы короткого замыкания сырых проводов и звон разбитого стекла. И я часто обходил дозором все здание в темноте, думая, что гопники, разбив стекло, проникли в собор. Позднее я узнал, что это падали окантованные картины экспонатуры от сырости. Иногда таких падений было до 10 в ночь.

Сырость — бич музея. В иные дни с колонн и стен буквально течет, и на полу у стен — лужи.

Комендант собора — Бобровская по просьбе директора водила меня на хоры показать плесень на картинах. Всего картин в плесени и порче мы насчитали 18.

Наш упор в работе, а затем моя ежедневная работа в одиночку вызвали к нам симпатию местных музейных работников. Так, Бобровская, прежде полуравнодушно здоровавшаяся с нами неизменною фразой: «Ну как! Вы все еще ползаете!» — теперь забыла эти слова и здоровается утром со мною: «Здравствуйте, родненький! Как это вы можете без отдыха работать!»

Т[оварищ] Цурок — организатор работ экскурсоводов, партийка с 17-го г., средних лет женщина с живыми добрыми серо-голубыми глазами — каждое утро приветствует нас или меня: «Здравствуйте, ночные орлы!»

Как-то в начале июля, когда, кончив работу, я поднимался, идя домой, из подвала собора на паперть, Цурок сидела при входе в музей с какой-то женщиной. Увидав меня, она схватила свою соседку за руку и, вся сияя доброю улыбкою, с заблиставшими глазами, закричала: «Ночные орлы! Вот ночные орлы!» На паперти перед входом в музей толпились человек 35—40 ранних посетителей — молодежь на отбор. Они с изумлением, обернувшись на крик т. Цурок, смотрели на меня, пока я проходил сквозь их толпу, здороваясь с Цурок.

В июле же утром, когда музей ждал партию интуристов человек в 60, Цурок в 9 ч. 10 м. подошла ко мне и сказала: «Хорошо было бы, если бы вы остались и были тут, когда придут интуристы!» Я ответил: «До 10 ч. еще далеко, конечно, я не стану терять время из-за проклятых буржуев и буду работать!» Т.к. интуристы должны были по уговору с директором явиться в 9 ч., за час до открытия, но не приходили, то, кончив в 10 ч., я, идя домой, на паперти столкнулся с Цурок. Она сказала мне: «Как жаль, что вы уходите, я бы хотела, чтобы интуристы поглядели на вас». Я ответил, невольно засмеявшись: «Я ведь не являюсь частицей вашей музейной экспонатуры». Цурок сказала: «Мы очень вами гордимся». Сидевшая рядом с нею на скамье Бобровская сказала: «Как ваша фамилия?» Я ответил, что за все время работы здесь должен не говорить никому своей фамилии, а потом сказал Цурок: «Если бы вы видели вообще мои работы, то, наверное, еще больше гордились бы мной». Бобровская сказала: «Все равно мы узнаем вашу фамилию от директора». — «Директор вам не скажет — мы с ним договорились об этом».

Мне трудно было в течение почти 1/4 года работы в музее умалчивать о своей фамилии.

С половины июля ко мне к диску приходил местный молодой столяр Шура Павлов — внутренне я его звал «Шурка-герой» — и до открытия музея проводил со мною время в разговорах. Он на полсантиметра не вышел ростом в Красную Армию, но грудь, плечи и руки его сильные, хорошо, не искусственно, развитые. Он очень занимательный, интересный собеседник. Если бы Шурка попал «на свою точку», из него бы вышел незаурядный инженер. Я к нему и к такому сорту людей «с золотыми руками» чувствую определенную симпатию и доверие.

В последнее утро работы здесь Цурок повела меня вокруг собора показать «отвинченные руки ангелов». На дверях у бронзовых фигур ангелов воры отвинтили штук шесть рук. Она предложила мне восстановить их. Я сказал, что или сам сделаю их, или пришлю товарища.

Когда диск хорошо просохнет, покрою его маслом или лаком.