1932 - 24

28 [марта]. Днем неожиданно пришел т. Вахрамеев. Т.к. Борцова, после его разрыва со мной, передала ему мои слова, что ему лучше остаться со мною в прежних товарищеских отношениях, в ответ на что он понес свой форзац в «Академию» показывать его т. Бабкину, где Бабкин, как Бабкин сам передавал т. Порет, отказался с ним говорить и сказал: «Филонов, как редактор, поступит с этою работой по своему усмотрению». Я спросил Вахрамеева: «Что скажете?» Он ответил: «Где мой форзац?» — «Ваш форзац у Миши — вы должны его вскоре получить». — «А почему он отведен?» — «Я сказал вам, что я не буду с вами говорить после вашего поступка?!» — «Да, но вы — официальный редактор, и я хочу говорить с вами без передаточных пунктов». — «Официальный редактор не я, а Бабкин, с него вы и спрашивайте, почему не прошел ваш форзац, — я же работаю со своими товарищами — кто мне не верит, с тем я никаких дел не веду». — «Но Борцова передала мне, что вы хотите со мною объясниться». — «Правильно, я говорил ей, что готов простить вам нанесенное мне вами оскорбление, т.к. мне был дорог ваш форзац, и я ценю в вас товарища, — но вы пошли к Бабкину и тем уничтожили все мосты между мною и собою. Я сказал вам, что не буду с вами говорить, и ничто меня не принудит к этому». — «Так вы говорите, что Бабкин даст мне объяснения?» — «Я говорю вам, что не буду вам отвечать». Наши голоса дрожали и повысились, но говорили мы спокойно. Он ушел. Так т. Вахрамеев медленно, но упорно становится сволочью — т. Вахрамеев, в котором замечательно хорошие, благородные свойства переплетаются с недоверчивостью, пустою подозрительностью, манией шпионажа и любовью к нему. Так действительно прекрасный человек, с детских лет рабочий, мой товарищ с 1925 г., на моих глазах делается провокатором. Все же я в него верю и теперь.