В Киеве стали все чаще появляться новые люди.
Приехал к нам народный учитель Колодкевич. С большой радостью ввел я его в нашу работу.
Приехали Всеволод Лопатин, брат Германа, и Катя Брешковская. И они принялись заниматься в артелях, с которыми у нас были связи.
Брешковской было в это время лет 30, а может быть, даже больше. Рядом со мной, Лурье, Гришей, она казалась особенно солидной, серьезной, настоящим ветераном.
Вспоминая мое отношение к Кате Брешковской в это время, я не могу определите его иначе, как словом «благоговение». Было в Брешковской что-то исключительное, свойственное ей одной, что заставляло меня – да и не меня одного – преклоняться перед ней. Это были не какие-либо новые идеи, не особенные таланты, а ее огромная, живая, страстная любовь к народу. Любовь, всепоглощающая, безмерная любовь, а не чувство отвлеченного долга, были двигателем всей ее жизни. Она умела любить не только каждого человека из простого народа, но и весь народ, как огромный коллектив.
Помню, я говорил о Кате Брешковской Дебагорию-Макриевичу, возвратившемуся из Швейцарии, кажется, в конце 1873 или в начале следующего года:
– Не знаю, как она это может... Я понимаю любовь к отдельным индивидуумам. Но по отношению к народу, в целом, я испытываю глубокое сострадание и горячее желание, чтоб он возможно скорее достиг свободы и благосостояния; я ненавижу строй, обрекающий его на страдания, и тех, которые охраняют этот строй. Но люблю то я собственно те новые формы человеческих отношений, которые составляют наш идеал и которые только и дадут возможность человеку достигнуть духовного и нравственного совершенства. А вот Катя прямо и просто, всем сердцем, любит народ, как он есть.
Свободное копирование
