Судьба одной дворянской семьи... - 86

Когда я приходила во второй раз, я находила тетушку у одного угла камина, а у другого ее горничную Бабету; мое кресло, уже выдвинутое как раз против огня, стояло почти посреди комнаты; в камине тлели стоявшие накрест две головешки, не давая никакого тепла; вот и все наше освещение, то есть совершенное отсутствие света, а мне было тогда пятнадцать лет! Вначале некоторое время я еще не скучала: недовольство показалось бы мне крайней неблагодарностью; я не могу даже похвалиться, чтобы гнала от себя дурные мысли; у меня их тогда вовсе не было. Я думала, что все восьмидесятилетние старухи ведут такую жизнь, поэтому и считала своим долгом подчиняться ей. К тому же я любила m-elle Мелон; беседа ее была очень занимательна и в веседия минуты она иногда рассказывала мне очень интересные анекдоты из своей молодости; иногда же она заставляла меня пересказывать несчастья нашей семьи, — и время проходило тогда скоро. Однако, когда все это перестало быть для меня новым и когда тетушка, нерасположенная разговаривать, хранила молчание, часы тянулись бесконечно, мрак становился невыносимо тягостным, и против воли я засыпала. Видя в этом недостаток почтения, m-elle Мелон бывала этим очень недовольна; тогда я доставала себе веретено и при свете тлевших угольев принималась прясть для того, чтобы не дремать, но и это мне не всегда удавалось. В семь часов тетушке приносили ужин, который так и. оставался у нее в комнате, потому что ей было бы крайне затруднительно проходит по темноте в столовую через весь двор. Вдобавок, испуганные ее аппетитом доктора запретили ей ужинать; она же соблюдала их предписание в том только отношении, что не садилась за стол, но ела сколько душе угодно. Я ужинала с ее управляющим и поскорее возвращалась, чтобы сменить Бабету, которая, дождавшись меня, в свою очередь отправлялась ужинать; тут мне дозволялось сесть на ее место; и так как m-elle Мелон заметила, что я часто простуживалась, проходя после ужина через этот обширный двор по сырости, холоду и вьюге, что я входила к ней окоченелая и без голоса, — то она ожидала меня с ярко пылающим камином, к которому мне дозволено было приблизиться. Другого освещения не было в комнате. Я дожидалась возвращения Бабеты, которая гораздо долее меня сидела за столом. Тогда день мой был кончен и я спешила в свою маленькую комнатку, счастливая, что могла наконец у себя хорошенько согреться. Не могу скрыть, что такой образ жизни не удовлетворял меня. Случалось, что тетушка делмо вечера молчала и была не в духе, когда каждое слово было невпопад: все было скверно и гадко; ей неприятны были мои слова, как и мое молчание; она обвиняла меня в том, что я скучала, и этот упрек, увеличивая мое смущение, не делал меня ни веселее, ни занимательнее; как я ни старалась, все было не хорошо. Что у тетушки при ее годах могли бывать неровности в расположении духа, — это весьма естественно; но все же это огорчало меня, как неизлечимое зло, и, вздыхая по своей келейке и мечтая о свободе, которую находила лишь в уединении, я была счастлива только у себя, когда до позднего часа сидела перед камином, погруженная в свои мечты; — я забывала тогда о мелких неприятностях дня. Эти маленькие испытания были, без сомнения, полезны для меня, потому что сдерживали во мне своеволие, но я этого тогда не понимала. Я просто не могу теперь понять, как я проводила свое время в Омбре без книг, без общества, почти без работы. m-elle Мелон редко заходила ко мне и я теперь еще не могу вспомнить без улыбки об испуге, распространявшемся повсюду, когда она выходила из своей комнаты. Кажется, я объяснила, что кухня и столовая находились в отдельном здании напротив того дома, где помещалась тетушка Мелон. Едва только она появлялась в своих дверях, как все обращалось в бегство; она тихонько подвигалась вперед, опираясь на свою палку; вследствие опухоли ног она ходила с трудом и очень медленно; ее пальцы ног едва входили в маленькие туфли без задков, которые она теряла на каждом шагу; и каждый ее шаг сопровождался ворчаньем: "Боже мой", говорила она, подталкивая концом своей палки все щепки, которые попадались на ее дороге. "Что за беспорядок, что за расточительность! Этого хватило бы на отопление целой семьи! Я всегда говорила, что этот народ разорит меня! Они меня совсем разорят!" Так говоря, она входила в кухню, где уже не было ни души, потому что все разбежались, как только издали завидели ее. "Как жарко топится плита! Я всегда говорила, что этот народ меня разорит". И вот она принимается вынимать из печки поленья и разгребать жар. Уже давно она велела снять с очага большую решетку, чтоб но жгли так много дров. Сокрушаясь о том, что эта мера предосторожности оказывалась тщетной, она ходила по кухне, все осматривая с мелочной и негерпеливой озабоченностью, отставляя и по-своему переставляя с места на место блюда и кастрюли. После ее многократного зова появлялась, наконец, Нанета, повелительница этого царства, и буря обрушивалась на нее. Обед, или состав какого-нибудь блюда, подавал повод к бесконечным препирательствам; потом тетушка уходила к себе. Едва она была за дверью, как поленья снова попадали в печь, жар сгребался в кучку и все шло по-прежнему. Если ей случалось направиться к моей комнате, и мною точно также овладевал панический страх. Я издали слышала, как она про себя ворчала на расточительность своих слуг, ежеминутно останавливаясь, чтоб своей палкой собрать в кучку мелкий хворост, валявшийся по земле, все повторяя: "Я всегда говорила!...". При звуке этого голоса, бившего для меня тревогу, я поспешно прибирала все в своей комнате, как могла, и шла ей на встречу с подобающим почтением и со всей предупредительностью, к которой я была способна; между тем она всегда находила что-нибудь похулить; недостаток порядка у меня оскорблял ее. И вот, для избежания ее выговоров, я придумала все прятать между матрасами своей постели при ее приближении. Тетушка бранила меня за то, что мои вощи были везде разбросаны, не замечая, что кроме ящика в письменном столе у меня но было ничего, куда бы я могла класть свои вещи. Она давала мне наставления о бережливости, большей частью благоразумные, но иные из них казались мне трудноисполнимыми: "Зимой вы можете ложиться и без свечи, достаточно вам света и от камина", говаривала она мне. Не могу умолчать здесь, что посещения m-elle Мелон наводили на меня великий страх.

Редко выходя из своих покоев, она была хозяйкой только у себя, и не могла даже заметить действительных беспорядков по хозяйству, о которых большей частью не имела понятия. Но стоящим хозяином был собственно управляющий ее Бонван; он распоряжался решительно всем в имении, где мы жили, не давая никогда отчета в своем управлении г-же Мелон, которая, к счастью, сама получала доход с остального своего имущества. Она считала выгодным для себя, что Бонван согласился принять часть издержек по ее хозяйству на свой счет; такой договор, заключенный после очень оживленных прений, доставил нам некоторое спокойствие. Однако, пререкания по этому поводу возобновились: хозяйка предъявляла свои права, плохо признаваемые; а подчиненный, привыкший властвовать, отказывался повиноваться, и не внимая более ее приказаниям, открыто стал во враждебное положение. В таких случаях тетушка посылала меня для переговоров к Бонвану; но он принимал это очень дурно; с другой стороны, она плохо встречала меня, когда я возвращалась с его ответами, так что я играла самую жалкую роль среди этой междоусобной войны. Что касается лично меня, то я была вполне довольна почтительным обращением Бонвана со мной. Его упрекали в дурном поведении, — но я никогда не слышала от него ни одного слова, которое могло бы оскорбить меня; и это тем более удивительно, что очень часто он приходил за ужин совсем пьяный; я тотчас замечала это по его усиленному старанию не проронить ни одного слова.