Без вести пропавшие - 138

 * * *

 Люда Клименюк умерла три года назад в страшных мучениях. Еще одна “без вести пропавшая”.

 * * *

 Мы ждали маршрутку в Иерусалим несколько часов – по какой-то непостижимой причине все они шли в Хайфу. Я была так растеряна, что за все это время мне не пришло в голову запастись водой для наших зверушек.

 Шофер, не знавший ни слова по-русски, повез нас и еще трех приезжих не по тому шоссе, которым пользуются все, кто направляется из Бен-Гуриона в Иерусалим, а по пустынной песчаной местности. Жара усиливалась. В машине заглох мотор, и она остановилась. Помощи ждать было неоткуда. Наши зверушки погибали от жажды. Полузакрытые глаза Рики покрылись пеленой. Головка Кеши поникла. Эта пытка продолжалась часа два. Наконец, из туманного марева вынырнула встречная машина и, по просьбе нашего шофера, остановилась. О чем шел разговор, догадаться было легко. Аборигены съездили куда-то за водой и спасли нас. Вскоре мы подъехали к автобусной станции, возле которой находилась многоэтажная гостиница, где нам предстояло поселиться на несколько дней. Вестибюль был заполнен молодыми сытыми израильскими солдатами, но ни один из них не шелохнулся, видя, как мы с двенадцатилетней Соней таскаем к лифту тяжелые тюки и велосипеды. Сразу стало понятно: Израиль – не Европа.

 И вот мы оказались в номере. Его узкое окно выходило на автобусную станцию, и душный воздух смешивался с парами бензина. Перпендикулярно к длинной стене стояли три широкие кровати. Между ними и противоположной стеной едва можно было протиснуться. Мы были голодны и хотели пить, но прежде всего надо было спасать Рики и Кешу, чем и занялась Тата. Мы с Соней побежали в ближайший магазин за едой. Роскошный супермаркет встретил нас сверкающими огнями. От этой роскоши мне стало тошно: слишком велик был контраст с нашими нищими магазинами, и меня охватили стыд, боль и чувство предательства. Не помню, как мы делали покупки, не зная языка и не понимая, что за деньги у нас в руках, но вернулись в гостиницу с йогуртами, хлебом и какими-то еще продуктами.

 Войдя в номер, мы увидели, что Тата стоит на коленях возле Рики, почти не подающего признаков жизни, и смачивает ему губы водой. К нашей великой радости, щенок мало помалу ожил. Мы с Соней начали искать Кешину клетку и вскоре поняли, что забыли ее в аэропорте. Спустившись вниз к таксофону, мы с помощью попавшихся нам соотечественников начали звонить в аэропорт, но клетка не нашлась.

 Проснувшись утром в этой длинной комнате и увидев бедного Кешу в садке, я зарыдала. Каким-то странным образом отождествив себя с Кешей, я внезапно осознала, что так же, как и он, я в тюрьме, и из этой тюрьмы мне не вырваться. Ощущение, что для меня все кончено, и я никогда не увижу ни Россию, ни милых лиц родных и друзей, повергло меня в безысходное отчаяние. Но со мной были Тата и Соня, и я несла ответственность за них. Надо было устраиваться на новом месте, снять квартиру и начать обживаться – “ассимилироваться”. Сама идея ассимиляции для меня противоестественна. Я не могла ассимилироваться по той же причине, по которой была не способна назвать отчима - отцом.