Без вести пропавшие - 135

Без вести пропавшие. Часть 6

 * * *

 Если у вас хоть раз мелькнет мысль об отъезде, она рано или поздно материализуется. Эта мучительная мысль будет преследовать вас, как соблазн, и, в конце концов, вы уступите ему. Это состояние, как и всякая “охота к перемене мест”, порождает беспокойство и суетливость, граничащие с безумием. Вы уже не “здесь”, хотя еще и не “там”.

 И во мне, и в Тате внутренне все противостояло отъезду. Культурные и генетические корни, связывающие нас с этой землей, цепко держали нас, не позволяя сделать этот шаг. Здесь все было дорого: язык, страна, природа, литература, искусство, люди. Мы начинали собирать скарб, потом, вздохнув с глубоким облегчением, водворяли все на место. Это повторялось несколько раз, и с каждым разом было все труднее “преступить черту”.

 Мы четко отделяли нашу страну от системы правления, но в тот момент ненависть к системе и страх перед грядущим, как казалось тогда фашизмом, затмили нам глаза. Москва в 1992 году походила на квартиру супругов, осточертевших друг другу и мечтающих поскорее разъехаться. За порядком в такой квартире никто не следит, и все в ней быстро ветшает. В городе царили хаос и запустение. Возле пустых магазинов, напоминающих танцклассы, и помоек искали пропитание крысы и бомжи. Однажды мы с Ксаной К. увидели на Пречистенке, как в помойке роется старик интеллигентного вида. Это сразило нас. Ксана сказала: “Таково и наше будущее”.

 Демократический пафос, собиравший народ на многотысячные митинги при Горбачеве, иссяк, никто ни во что не верил, и люди, еще год назад убежденные в том, что не хлебом единым жив человек, вдруг вспомнили о хлебе. За хлебом выстраивались огромные очереди. Продукты исчезли. Толпа зверела. Начиналась борьба за выживание. Возле нашего пустого магазина баба средних лет громко и злобно ругала “жидов”. Не выдержав, я подралась с ней, и она ретировалась. Улица заняла сторону победителя. Все еще сытые продавцы и подсобные рабочие чувствовали себя хозяевами положения. Однажды, когда мы с Соней стояли в пустом торговом зале Вешняковского универсама, рабочий вывез тележку с продуктами, подтолкнул ее ногой к голодной очереди и презрительно бросил: “Нате, рвите!”

 Работы у меня не было. Издательство, где я, благодаря В.В.К., подвизалась восемь лет, отказалось выпускать последние два тома “Русских мемуаров”. Заведующий редакцией, человек с гэбистским прошлым, которому я исправно отстегивала пятую часть своих гонораров за право писать, что хочу и как хочу, ушел. С омерзением вспоминаю, как приходила в его кабинет, и, заливаясь краской стыда, протягивала ему деньги в конверте. Он, ничуть не смущаясь, брал конверт и всегда говорил “спасибо”. Как у всех, принадлежащих к этой секте, у этого человека не было лица, т.е. оно, конечно, находилось на положенном ему месте, но в нем отсутствовали индивидуальные черты. Поэтому я узнавала этого господина только в его кабинете. Столкнувшись с ним в коридоре, я не здоровалась, что, впрочем, тоже ничуть не смущало его. Теперь я осталась и без этой работы. Жить было не на что. Летом 92-го повсюду начали открываться маленькие комиссионные лавчонки, которые народ окрестил “комками”. В них покупали и продавали промтовары. Мы с Соней начали таскать туда керамику, а к букинистам – рюкзаки с книгами. Потом, выручив деньги, отправлялись на Остоженку – кажется, единственное место, где торговали так называемыми “стэйками” – птичьим фаршем, который мы превращали в котлеты. Закупали мы в солидных количествах и появившийся тогда спирт с американскими и немецкими наклейками.