Часть вторая.
 1851--1856
 
  
 XXXVIII.
 

28 апреля 1851 года, в прекрасный солнечный день, когда праздник весны обнимал свою излюбленную Грузию, когда и природа, и люди там носят печать какого-то добродушного веселья и беззаботности, когда в воздухе как будто носится лозунг: "Да ну, братцы, бросьте к черту все ваши заботы, все злобы дня, давайте пить и веселиться" -- в такое-то восхитительное утро, часу в девятом, вышел я из своей квартиры к стоявшей уже готовой и уложенной перекладной. И опять, как странствующие рыцари, взобрались мы с Давыдом на это орудие пытки, именуемое почтовой телегой, и понеслись в далекие, еще нами невиданные местности обширного Закавказья.

Скачка на курьерских, среди облаков пыли, по обнаженной, монотонно однообразной местности, через Елисаветполь, Шемаху, Кубу и Дербент, не может дать материала для мало-мальски интересного рассказа, если бы у меня в памяти даже сохранились кое-какие подробности.

От одного города до другого все почтовые станции почти исключительно выстроены в степи, вдали от аулов местных жителей, их очень мало встречалось даже по дороге: изредка проедет один-другой верхом; преобладал какой-то характер пустыни. Солнце жгло немилосердно. Был только конец апреля, а у меня уже к вечеру второго дня вся правая сторона лица обгорела, покрылась черноватыми пятнами, а затем кожа полезла, как после ожога.

В Елисаветполе, кругом базарной площади, меня поразили громадной величины чинары. В Мингичауре, переправляясь на пароме через Куру, я не узнал своей тифлисской знакомки: из бурливой, быстрой, вечно шумящей реки она здесь обратилась в широкую, глубокую, плавно несущую свои грязно-желтые волны к Каспию. Ту т только можно было ясно видеть, что мысль князя Воронцова учредить по ней пароходство -- не химера, не бесплодная затея, как старались представлять ее в Тифлисе некоторые скептики. Был заведен пароход, совершал некоторое время рейсы от Сальян до Мингичаура и, кажется, выше по течению Куры; потрачено было, без сомнения, на это немало казны, но дело не пошло в ход... Почему и в чем встретились затруднения и препятствия -- не знаю. Может быть, и весьма уважительные препятствия, но в таком случае нужно было предварительно основательно их исследовать, чтобы, во-первых, не бросать без пользы государственных сумм, а во-вторых, не дискредитировать в глазах невежественного населения наших нововведений и попыток применять плоды западных открытий и изобретений. Вообще, наши подобные предприятия, все равно где бы мы их ни затеяли -- на Куре или Амуре, как будто судьбой предназначены умирать преждевременной, трагикомической смертью. Лет через десять после попытки на Куре была сделана другая -- на Кубани, и кончилась чуть ли не плачевнее. Для извилистой, довольно быстрой, усеянной мелями и карчами реки ухитрились приобрести в Англии какой-то забракованный длинный пароход, кажется, за 95 тысяч рублей. Совершив торжественное шествие по Кубани, при помощи высылавшихся в нескольких местах сотен казаков, входивших в воду, чтобы стаскивать засевший на мель неуклюжий пароход, он был оставлен у города Темрюка впредь до дальнейшего распоряжения. Годика через три такого печального прозябания на берегу его продали с аукциона какому-то провиантскому чиновнику за шесть тысяч рублей, а этот перепродал машину кому-то в Керчь, как говорили, за двенадцать тысяч.

Таких примеров на одном Кавказе можно бы привести немало, а с прибавлениями беломорских, амурских и прочих крупно субсидированных компаний можно, пожалуй, составить изрядный том. Что же это за злая судьба, так жестоко преследующая наши предприятия, по-видимому, истекающая из таких прекрасных общеполезных побуждений? Особенные географические, климатические, этнографические условия? Редкость и крайняя неразвитость населения? Отсутствие в большинстве местностей всякой заводской, фабричной деятельности? Скудоумие, неопытность или недобросовестность органов, созидающих, и агентов, приводящих в исполнение все эти столь многообещающие предприятия?.. Может быть, и то, и другое, и третье. Очень грустно! Не пора ли появиться, наконец, опытным хорошим диагностам?..

Раскинутая на крутой горе Шемаха, ежечасно угрожаемая землетрясением; далее Куба, переправа вброд через быстрый Самур -- переправа, сопряженная с опасностью быть опрокинутым; резко изменяющаяся местность от все ближе и ближе подступающих отрогов Кавказского хребта, сближающихся с Каспием; большая жизненность природы, выражающаяся, как всегда, обилием и роскошью растительности; далее Дербент -- этот оригинальный татаро-персидский город с крепостью на горе и остатками стены кругом до самого берега моря, возбуждающий воспоминания о Великом Петре, гений которого указал нам путь к этим владениям; затем ряд больших богатых аулов, прочно, из камня построенных, утопающих в роскошной, цветущей зелени; Буйнак, напомнивший мне соблазнительного "Амалат-бека" Марлинского, эту пылкую фантазию, приводившую когда-то в восторг неопытные юные души и сманившую меня на Кавказ; далее еще несколько аулов и станций, уже носящих более тревожно-воинственный характер вследствие близости непокорных горцев, -- вот что возникает передо мной при воспоминании о тогдашнем странствовании.