Двадцать пять лет на Кавказе - 137

По прибытии из Лагодех в Закаталы я объявил Эристову, что намерен идти к бывшему с князем начальнику главного штаба просить о переводе в какой-нибудь полк, но он удержал меня от этого, объяснив мне самым дружеским, конфиденциальным образом, что сам имеет в виду весьма скоро получить в командование полк и тогда переведет меня для занятия должности полкового адъютанта, а между тем готовится экспедиция в горы, и мне лучше принять в ней участие. Оба эти известия весьма меня обрадовали: воображение о предстоящих отличиях, наградах и прочем тотчас разыгралось, и я от довольно унылого расположения духа, в котором находился последнее время вследствие неопределенности своего служебного положения, мгновенно перешел к самому розовому настроению.

В Закаталах главнокомандующим был между прочим утвержден приговор военного суда о шестнадцати качагах, о которых я выше рассказывал. Четверо были присуждены к повешению, а двенадцать -- к наказанию сквозь тысячу человек шпицрутенами от 1500 до 3500 ударов. Затем князь уехал, а вслед за ним и Борис Гаврилович Чиляев.

При представлении генералу Б. всех служащих я объяснил ему, что был оставлен его предместником для особых поручений и что ожидаю дальнейших приказаний. Вероятно, предупрежденный обо мне Эристовым, он довольно любезно приказал мне оставаться пока также при нем в ожидании поручений.

Генерал Б. был известен тем, что играл довольно видную роль, командуя колонной при взятии штурмом Элису во время восстания Даниель-султана в 1844 году, за что, кажется, получил и Георгиевский крест. Он не принадлежал к пользующимся особой известностью в крае, и мне, по крайней мере до того, не приходилось ни встречать его где-нибудь, ни слышать о нем; только уже в Закаталах я получил о нем некоторые сведения от офицеров Грузинского гренадерского полка, знавших его как своего бригадного командира. Отзывы были не особенно восторженные и сводились к тому, что его превосходительство -- человек неглупый, но довольно грубый, нередко отталкивающе резкий в обращении с офицерами и к тому же не дурак выпить.

Через несколько дней после вступления Б. в управление приступили к приведению в исполнение приговора над качагами, и генерал захотел придать этой экзекуции вид, долженствующий, по его мнению, произвести потрясающее действие на все народонаселение. Собраны были из всего округа старшины, муллы, почетные жители и прочие; народу собралось не менее полутора тысяч человек. На гласисе крепости было выстроено каре из четырех батальонов с восемью орудиями, внутри которого поставлены четыре виселицы "глаголем", то есть формы Г, в отличие от другого рода виселиц "покоем", то есть П, и в два развернутых длинных ряда батальон тифлисских егерей с достаточным запасом палок. Привели из крепости под сильным конвоем шестнадцать осужденных, вслед за ними выехал верхом генерал Б. со свитой и конвоем сотни донских казаков; раздалась команда "смирно" (без "слушай, на краул", ибо ружья были заряжены боевыми патронами), войска гаркнули "здравия желаем, вашество". Тогда генерал обратился через переводчика к народу с грозной речью, что-де шутить он с ними не будет, что за малейшее происшествие будет жечь, казнить, вешать, что старшины и муллы за все-де отвечают и прочее. Слушатели потупили головы, бледные лица выражали не то сосредоточенное внимание и страх, не то скрытую ненависть... Затем, по прочтении аудитором приговора -- причем живо помню, как один из арестантов, когда дошло до его имени и затем "повесить", тут же громко с улыбкой сказал: "А, повесить, яхши, яхши" (должно быть слово повесить он, сидя в крепости, выучил от конвойных), -- генерал слез с лошади, ему поставили на возвышении походное складное кресло, подали трубку с длинным янтарным чубуком, его окружили несколько офицеров из штаба, и началась кровавая расправа...

Вот уже двадцать девять лет прошло с тех пор, а все это событие стоит у меня так живо перед глазами, как будто оно происходило несколько месяцев назад. И понятия, и особенно нервы были у меня тогда совсем другие, не теперешние -- легко возбуждаемые, расстроенные, с трудом переносящие внезапный стук и т. п. К тому же я был партизан строгих карательных мер против мусульманского изуверства и упорства, и совершенно одобрял не только приговор, но и меры принятия с целью произвести впечатление на народонаселение; тем не менее выходка генерала, усевшегося на кресле с трубкой в зубах и ведущего смешливый разговор в минуту "вздергивания" людей на виселицы и раздающихся душураздирающих стонов и визгов, и тогда показалась мне неуместной, плохо театральной -- это было как бы подражание какому-нибудь восточному деспоту, самовластному паше и, во всяком случае, не соответствовало ни званию, ни положению генерала как главного представителя законной власти в крае...

Батальон Тифлисского егерского полка, в руки которого попали двенадцать человек, присужденных к шпицрутенам, считал себя не просто наряженным для исполнения приговора, но как бы мстителем за своих погибших в лесу товарищей, и легко себе представить, что произошло. Я опускаю завесу и не желаю смущать воображение читателя описанием картины, нередко и теперь еще, после 29 лет, бросающей меня в нервную дрожь (я был в тот день дежурным и по службе обязан был оставаться до конца экзекуции). Кажется, семь или восемь человек из них в течение двух-трех суток умерли в госпитале.

Когда об этом узнали в Тифлисе, то князь Воронцов так был возмущен, что прислал особых лиц, кажется в том числе своего приближенного доктора Андреевского, произвести дознание: что было причиной смерти этих наказанных, и почему приговор в исполнении был так искажен, то есть люди, считавшиеся главными виновниками и присужденные к повешению понесли, очевидно, гораздо более легкое наказание, ибо умерли мгновенно, без страданий? Впрочем, дело замяли, ограничившись сильным нагоняем. Да и нельзя было сделать что-нибудь более резкое, чтобы не дискредитировать местные власти окончательно в глазах населения. Но генерал Б. с того времени стал в глазах князя Воронцова "невозможным" и через несколько месяцев, когда прибавилось еще одно происшествие, о котором будет сказано ниже, кончилось не только его кратковременное управление Лезгинской линией, но и вообще кавказская служба: его перевели командиром одной из пехотных бригад в России. До того, однако, пришлось мне еще принять участие в экспедиции в горы под его начальством, о чем я и намерен рассказать теперь подробно.