Недетское детство - 24

 Я тогда ещё не задумывалась, что эта моя артистическая и публичная жизнь мне когда-нибудь пригодится. Забегая вперёд, скажу, что мои первые контакты с публикой пригодились мне и в лекторской, и в преподавательской работе уже во взрослой жизни. Работая лектором, я побывала во многих воинских частях и дивизиях, принимала участие в окружных сборах пропагандистов, встречалась со многими штатными и внештатными лекторами Ленинграда, а их было около шести тысяч: преподаватели всех военных кафедр ленинградских институтов, государственного университета, всех военных академий и училищ, и т.д. По долгу службы я не только должна была слушать лекции моих товарищей, но и писать рецензии на их выступления. Пишу об этом, наверное, слишком подробно, но только с одной важной для меня мыслью: никогда, ни в своих лекциях, ни в лекциях моих соратников, никогда в жизни потом я не чувствовала того единения выступающего с аудиторией, какое было у меня, у школьницы, с моим залом. И дело было не во мне, а в аудитории...

 Люди, выжившие и пережившие войну, были другими. Они были щедрыми, но они и были жадными до этой новой жизни, и жить с ними было уютно. Того, что я не получила в семье, я получила в моем окружении, и благодарность моя безмерна. И мне хочется в связи с этим рассказать ещё об одном событии доброты, окутывавшей меня.

 Кому из нас не знакомо чувство малой Родины? Оно меня и сейчас не покидает. Не было ничего удивительного в том, что, хотя война ещё не была закончена, евреи, услышавшие об освобождении Рудни, стали слетаться на родные пепелища, в свой местечковый городок. Вернулись Черноброды, Скобло, Леины, Ниссинберги, Мейцины. Вернулась долгожданная тетя Бася в свой шикарный дом, вернулась и легенда довоенной роскошной жизни — портниха мадам Левинсон. Правда, моя бабушка Анна Григорьевна талант этой мастерицы не признавала, называла её «портниха-яниха» и считала, что сама шьёт не хуже.

 Так вот, нашлись энтузиастки, которые решили сшить мне концертное платье. Заставили начальника матери выписать ей какую-то премию — неслыханное по тем временам решение. Получив деньги, отправились уже со мной в недавно открывшийся промтоварный магазин за тканью. Счастлива я была до небес и, конечно же, хотела платье в цветочек и с рюшами. Дамы объяснили мне, что цветочки для сцены не годятся и платье должно быть торжественным. Выбрали тёмно-синюю ткань с натуральной шёлковой сверкающей нитью. Платье удалось.

 Мадам, понимающая, что платье шьётся на несколько лет вперёд, не пожалела защипов и складок. Хороши были и многослойные белые манжеты, и такой же воротник, украшенный блестящими бусинками. Бабушке пришлось сшить под платье подходящие тапочки — не выходить же на сцену в кирзовых сапогах с чужой ноги, в которых я ходила!

 Я ещё не знала, кто такая Щепкина-Куперник, не знала её слов о том, что можно найти человека, который будет плакать слезами твоего горя, но редко можно встретить человека, который будет плакать слезами твоего счастья. А эти слезы были — мне их не забыть до конца моих дней. Когда я нарядная вышла на сцену, зал меня встретил стоя: одни устроили овацию, другие плакали и рукавами вытирали слезы. Общее волнение передалось и мне, и я заплакала. Но где же мне было понять, что эти овации и слёзы — не мне, а платью, в котором я стою! Платье стало гимном общей победы, гимном надежд, гимном будущего и лучшей светлой жизни. А для меня — это был личный праздник в их, горожан, исполнении. Кто-то мог после этого назвать меня несчастным ребенком..?

 И с тех пор я не говорю портнихе «сшить», «пошить», а говорю так, как тогда говорилось, по-старорусски: «справить». По Ожегову, справить — это и купить, и приобрести, но главное значение — отпраздновать. Вот так всю жизнь я праздную мои маленькие праздники и пошива, и приобретения чего-то и уверена, что таких праздников нет у моих дочерей и внучки. Буднично и обыденно совершаются ими все приобретения, и я не знаю, радоваться этому или огорчаться.

 А единственное праздничное платьице продолжало жить своей жизнью. По мере моего вырастания оно уменьшалось по складкам и защипам, пока не превратилось стараниями мадам сначала в сарафан, а в последние школьные годы — в юбку. «У меня есть память сохранять остатки вашего материала, — говорила мадам тетя Соня, он пойдёт на клинья, и мы с Вами (она всех называла на Вы) ещё поносим роскошную юбочку». Она всё-таки разрешила её называть тётей, хотя «мадам» ей нравилось больше. Тётя Наташа Рогожинская, подруга матери, сшила к этой юбке белую батистовую блузку и с хорошим вкусом чуть-чуть украсила её вышивкой гладью. В этом наряде я была не только на концертах, но и на школьных вечерах. Хоть и запоздалое, но спасибо Вам, мадам Левинсон, спасибо Вам, тетя Соня, спасибо за тёплое участие в моем детстве!