Недетское детство - 23

 Но до этой встречи с любимым учителем пройдут долгие десятилетия моей взрослой жизни, а сейчас я снова возвращаюсь в далёкое детство 1944-го, детство, начатое для меня уже «после» войны. Свой День Победы я отметила, уже покинув лес и обоз партизанского отряда. Пока до школы была ещё пара лет непривычной жизни без войны и без леса. Я не согласна со словами Чехова «В детстве у меня не было детства». Неправда, оно было, другого я просто не знала, и даже в нём были праздники: первый — переселение из окопа и шалаша в настоящий дом, второй — на улице, недалеко от нашего дома установили столб с громкоговорителем, чёрной тарелкой-репродуктором, с которого началась для меня совершенно новая жизнь. Не сосчитать, сколько часов я провела у этого столба, и эта чёрная тарелочка стала моей новой школой и первой путёвкой в жизнь. Слушала всё подряд: и сообщения с фронтов, и «красноармейский радиочас», и памфлеты-монологи Дыховичного и Ленча, и военную музыку, и военные песни.

С конца 1944-го по мере застройки нашей улицы громкоговорители стали устанавливать и в домах. Непередаваемая радость: теперь можно было залезть на печь, спрятаться за «дежкой» (так бабушка называла кадушку с опарой для выпечки хлеба), свернуться клубочком и слушать, слушать — только бы не мешали домочадцы. А они мешали, они мало интересовались этим новшеством.

 Неожиданно для меня бабушка пришла мне на помощь. Она заинтересовалась передачей «Театр у микрофона». Моя нелюбимая бабушка вдруг стала единомышленницей. Особенно хороши стали долгие зимние вечера. Она подбрасывала уголь в грубку, давала команду всем умолкнуть, а сама садилась к прялке — сучить (прясть) «куделю»; без работы эта полукрестьянка-полумещанка существовать не могла. Так, под равномерное жужжание прялки дом замирал, утихал, и каждый из нас, в силу собственного понимания, воспринимал ту непонятную, но волнующую далекую жизнь, текущую из чёрной тарелки.

 Ещё больше я стала увлекаться стихами, и поэзия со временем стала моей страстью на всю жизнь. Вначале это была фронтовая тема и фронтовая поэзия. Я быстро запоминала и стихи, и их авторов: Симонова, Твардовского, Кедрина и многих, многих других, но с особым волнением ждала выступлений мастеров художественного чтения: великих артистов Качалова и Смирнова-Сокольского. С их подачи я увлеклась мелодекламацией. Мы с Толей Прокопкиным стали самой известной детской парой на всех городских праздниках и торжественных концертах. Толе отец привез из Германии аккордеон, и он очень быстро переучился с баяна на этот распрекрасный инструмент. Советовались с учителями, подбирали музыку, подходящую для моего чтения со сцены. Из Горького полюбила: «...гражданка и мать, она думала о сыне и Родине: во главе людей, разрушавших город, стоял её сын — весёлый и безжалостный красавец...» Из «Овода»: «...отец и сын забыли о времени и месте, забыли даже, что были врагами...» Военная тема была всё-таки самой важной в наших выступлениях: «Русский характер» Алексея Толстого, стихи наших земляков — Твардовского, Исаковского и, конечно же, стихи К. Симонова: «Сын артиллериста», «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины...». А как мои зрители, моя публика любили «Соловьиху» Бориса Корнилова: «...золотая сгаснет песня соловья... он прощается у крайнего окна, и намок пиджак его измятый довоенного и тонкого сукна»..! Для меня это были просто стихи, для моих слушателей — ушедшая жизнь и воспоминания. Как они радовались сказанному слову, как замирали в полуосвещенном зале и как счастливо плакали, мне не забыть никогда.