Недетское детство - 11

 Не забыть мне и моего первого приезда в Москву уже иностранкой, с чужим гражданством, но с прежним теплом общения. И снова все собрались в «Национале» — более шестидесяти человек, включая уже незнакомое мне новое выросшее поколение, которое с пониманием отнеслось к нашей старой традиции празднования: заканчивать праздник последним тостом молча за тех, наших дорогих и навсегда ушедших… Не было на этой встрече уже ни тети Веры, ни дяди Фимы!

 Вся жизнь дяди Фимы была связана с Реутовской школой. До войны он, будучи ещё молодым учителем физики, старался выстроить программное обучение на высочайшем уровне. Когда началась война, ему поручили эвакуировать всё ценное, что было наработано в школе. Война разбросала семью Золотовицких по стране: жена Вера с маленьким Мишкой и со своей матерью уехали в одну сторону, братья и сёстры с родителями — в другую, а Фима — в третью, потому что из-за очень плохого зрения на фронт его не взяли. В эвакуации он стал хранителем ценностей своей школы. Война ещё не закончилась, когда Ефиму Золотовицкому была дана команда вернуться в столицу и заняться восстановлением школы. И только когда он оказался дома, все эвакуированные Золотовицкие тоже стали возвращаться домой. Школа стала домом и для дяди Фимы, и для тети Веры, учительницы русского языка и литературы. Она была учителем от Бога с очень мягким, хотя и шумным характером. Ее называли Вера Махонькая из-за её маленького роста, потому что рядом с ней со студенческих лет была её верная подруга Вера Большая, или Вера Сергеевна Новосёлова, учительница двух Героев Советского Союза — Зои и Шуры Космодемьянских.

 Для меня встречи двух Верочек были просто подарком судьбы и школой литературного образования. Старалась понимать и запоминать и их единодушие, и их взгляды на жизнь и события и, конечно же, на их разногласия. Вера Большая была намного тверже по жизни и в решении многих проблем. Её заметили и в Министерстве образования, и в Министерстве культуры не только из-за её героев-учеников, но и за просветительскую работу и методику преподавания. Частенько ей приходилось сидеть в различных президиумах и выступать на всяческих конференциях и патриотических мероприятиях. Но она всегда оставалась скромной и была верна себе.

 Помню её рассказы о том, как её зазывали в партию, но она в неё так и не вступила. Помню, как она в прессе, а это было в пятидесятые годы, не побоялась вступить в полемику с известным и обласканным властью режиссёром Московского театра имени Маяковского Николаем Павловичем Охлопковым, профессионально доказывая, что режиссёр неверно трактует в своих постановках пьесы выдающегося русского драматурга Александра Николаевича Островского. Свой страх она могла доверить только Вере Махонькой. При ней она могла и всплакнуть, и пожаловаться на страх, что её могут посадить. Но не посадили — власть никогда не делала того, что ей было невыгодно.

 Вот в какую замечательную семью попал после демобилизации старший сержант Семён Поверенный, мой дорогой дядюшка Сеня. О Рудне даже думать не хотелось, и Сеня приехал в Москву к своим двоюродным братьям и сёстрам. После Победы он оказался в Москве 22-летним молодым человеком без жилья и образования, что очень осложняло его новую жизнь. Остановился он в семье дяди Фимы как бы переночевать, а стал гостем-приживалой чуть ли не на целых два года. И таких гостей у Золотовицких в послевоенное время было немало. А ведь Фима с Верочкой только недавно встретились после тяжёлых лет разлуки и им бы жить семейно и радоваться, что остались живы и наконец-то встретились, но они впускали и в свой быт, и в свою личную жизнь людей, нуждающихся в их помощи и поддержке. Когда не хватало половиц в квартире, чтобы уложить гостей, дядя Фима уводил пришельцев в свой школьный кабинет в Реутово — теперь это один из районов Москвы. Конечно, Сеня понимал неловкость ситуации, но у него не было выбора. Он не только сердцем прилип к Золотовицким, но и навсегда полюбил Москву.