Глава 17 Внутренне недисциплинирован
Вернусь к моей учёбе на штурмана. Чем больше знаний я получал, тем интересней становилась для меня перспектива стать «штурманцом». Жизнь в этой части у меня налаживалась, но каждодневную жизнь стал портить ротный начальник.
Это был капитан-лейтенант с фамилией Коноплёв, списанный с флота по здоровью, а ещё …за трусость. Вышестоящих командиров он боялся страшно, а особенно начальника училища – адмирала Ромишвили.
Однажды когда рота была на занятиях он увидел, что к ним поднимается адмирал. Страшно перепуганный он попросил дежурного запереть его в подсобном помещении на ключ, а адмиралу сказать, что его в роте нет.
Дежурный адмирала встретил, отрапортовал, что Коноплёва в роте нет и стал ждать указаний. Адмирал осмотрел помещение и остановился возле двери за которой прятался Коноплёв подёргал её и спросил:
- Почему закрыто? Немедленно открыть!
- Да я вот…ключи… - мямлил дежурный пытаясь защитить трусливого командира.
Адмирал рассердился, топнул ножкой и затянул своё любимое – «Почему я вас спрашиваю? Я вас не спрашиваю почему! Почему я вас спрашиваю?».
Перепуганный дежурный тут же ключи нашёл и открыл дверь. Дверь распахнулась и перед рассерженным адмиралом оказался вытянувшийся «во фронт» бледный ротный. Коноплёв доложил:
- Товарищ адмирал, за время моего пребывания в роте никаких происшествий не случилось! – закончив доклад он часто моргая уставился на адмирала.
Опешивший Рамишвили затянул привычное – «Почему?» – но вдруг запнулся и схватившись за бока громко захохотал. Хохотал он долго, а потом вдруг закончил фразу – Я вас не спрашиваю почему! – и яростно закончил – Две недели домашнего ареста! – и уже уходя махнул рукой – То же мне офицер! Постеснялся бы подчинённого дежурного!
Этот случай стал известен всему училищу и курсанты со смехом обсуждали детали в курилках. Ротный это всё знал и как всякий трусишка стал вымещать свою злобу на слабых, то есть на нас своих подчинённых.
В первых рядах оказался я. На моё несчастие я совершил дисциплинарный проступок. Коротко говоря на посту часового я заснул. Перед этим была баня, а вахта мне выпала самая тяжёлая с нуля часов до четырёх утра. Спать в это время хочется зверски.
На флоте эту вахту называют «собака». Охранять надо было овощной склад. В самом тёмном месте была куча ящиков, за ней я и присел «на минутку» отдохнуть. Когда я открыл глаза, вместо ночи было утро, а за плечо меня тряс разводящий караула мой товарищ по фамилии Коноплёв.
Он быстро проинформировал, что меня ищут уже два часа. Начальство перепугано – «Пропал часовой!». Вместе с ним мы тут же придумали «отговорку», будто я услышал подозрительный шорох и спрятался за стеной, поджидая воров.
Сон на посту у военных считается очень серьёзным дисциплинарным проступком. Начальство иронично выслушало мои объяснения, что я выслеживал за ящиками воров, затаился и потому не слышал громких окриков моих товарищей.
Начальники понимающе усмехаясь объявили мне пятнадцать суток гауптвахты, на всякий случай. На все их вопросы – «Спал?» - я отвечал – «Не спал!». На этом я настаивал даже на выпускном вечере когда меня молоденького лейтенанта подвыпивший Коноплёв спросил:
- Теперь уже всё позади, лейтенант. Скажи – спал тогда на посту? – он дышал на меня парами выпитого шампанского и светился доверием к моей честности.
- Нет не спал, а следил за ворами! – торжественно сказал я, вспоминая какую горестную жизнь устроил мне после гауптвахты этот ротный командир. Он сумел превратить её жизнь в сущий ад.
Придумал вот какую игру. Вечер пятницы. Я стою у его кабинета. Наконец он выходит.
- Товарищ капитан-лейтенант меня не включили в список на увольнение в город. Почему?
- Я в вас сомневаюсь.
- Почему?
- Вы внутренне не дисциплинированны.
- И что мне делать?
- Думать. Посидите в воскресные дни и подумаете.
Такой диалог повторялся в конце каждой недели. Словом издевался. Бороться с начальником в армии, всё равно, что писать против ветра. Но на то у меня и голова, чтобы думать, как вывернуться из этой ситуации. Такой случай представился и я им немедленно воспользовался.
Нам перед строем прочитали приказ штабного военно морского начальства – практиковать самоподготовку по строевой шагистике. Приказ дурацкий и рождён был в короткий период командования флотом маршала Жукова.
Мы все уважали Жукова за его победу в войне, но когда он взялся наводить порядок на флоте в мирное время, то повёл себя как слон в посудной лавке.
Для начала он расформировал институт мичманов, на которых лежала очень трудная работа среди матросов. Мичмана матросиков приучали к морскому делу не злым добрым словом, а иногда и зуботычиной, что действует на нахалов и тугодумов безотказно. Ни о какой «дедовщине» при них и звука не было. Это были опытные старослужащие матросы, прекрасно знающие своё дело.
Зуботучины были исключением из правил, и мичмана обычно были душой матросских коллективов и опорой в трудных морских ситуациях. Случись такая нештатная ситуация мичман всегда поможет. Мичмана брали на себя всю черновую воспитательную работу и своими методами добивались от матросов быстрого освоения обязанностей на боевом посту.
И вот, маршал Жуков решил, должности этих старослужащих ликвидировать. Это решение было неправильным, и флотский коллектив мгновенно противопоставил ему свою морскую смекалку. Срочно переаттестовали мичманов в младший офицерский состав, и всё осталось на своих местах.
Эта ошибка знаменитого военноначальника в отношении флотских традиций была не первой и не последней. Неправильно истолковав Суворовский девиз – «В учении как на войне», на Северном флоте Жуков отправлял в учебную торпедную атаку катера в шести бальный шторм.
Он и слушать не хотел разъяснения опытных моряков, что катера старой конструкции и по своим мореходным качествам рассчитаны только на волнение моря только в пять балов. Но маршал никого не слушал и требовал исполнения своего решения.
Выполняя маршальский приказ катера, выходили в море и почти все сразу же на крутой волне переворачивались и тонули. Попав в воду офицеры и матросы торпедных катеров гибли от разрыва сердец, которые не выдерживало низкую температуру Ледовитого океана. Такая жестокость , подтверждала слухи, что на войне с гитлеровцами, маршал солдат особенно не жалел.
Самым ужасным для моряков было решение Жукова ввести во всех родах войск офицерский кортик. Это решение потрясло глубинные морские традиции – кортик всегда был личным оружием морского офицера.
Этим моряки всегда гордились, так как это оружие было изобретено для рукопашного боя при абордаже вражеского судна в тесном пространстве палубы. И вдруг решением маршала традиционное морское оружие было передано всем родам войск.
Флотская братия роптала, возмущалась, всячески критиковала маршала, невзирая на его фронтовые заслуги. Нельзя разрушать традиции и святыни, даже если они на сторонний глаз и несущественны!
Главным законом для укрепления любого коллектива является создание традиций, как в мелочах, так и в крупных делах. Особенно это касается военных, которые носят свою форму и любят её до мелочей.
Моральный дух военного держится на традициях. В атаку на войне с гитлеровцами моряки шли, снимая каски и надевая бескозырки, наводя этим ужас на противника. Этим же объясняется то, что коммунисты были вынуждены вернуться к офицерским погонам, как в царской армии.
Свободное копирование
