Отставшие от поезда - 3

Наше бесправие в писательском союзе России подтвердилось очень скоро, когда начались выборы. Без второго тура голосования, обязательного по регламенту, а простой переуступкой голосов одного из кандидатов другому главой российского Союза писателей стал делегат от Новгорода Борис Романов. Манипулирование фамилиями, голосами и списками сопровождало и выборы правления. Ну, а полный абсурд и произвол ждали нас при выборах делегатов на всесоюзный съезд. В шуме и криках зала началось самовыдвижение. В список вошло несколько сот фамилий, в основном людей одного направления, так что пришлось образовывать согласительную комиссию. Но и на ней царила полная неразбериха. В результате от нашей организации, имевшей право, согласно квоте, на 34 мандата, в списке осталось лишь 12 фамилий. От Ленинградской же областной вместо полагавшихся 3?х было вписано 7 фамилий. Множество несуразностей обнаружили и другие делегации. Не в силах перебороть шум и натиск и добиться справедливости мы отказались от голосования. Счетная комиссия так и не справилась с этой вакханалией. Съезд закрылся, а результаты голосования остались неизвестны, и, разумеется, не утверждены. Лишь через месяц нам сообщат по телефону, кого нам (по решению пленума!) разрешено послать на съезд. Конечно, мы обратились в оргкомитет всесоюзного съезда с протестом и нам разрешили выбрать своих делегатов на нашем общем собрании.

Как и ожидалось, съезд в театре Советской армии закрепил консервативные тенденции в российском союзе и публично поддержал реакционные силы общества, толкавшие развитие событий в стране вправо, а по сути дела назад. Вершился «ползучий» {428} антидемократический переворот, о котором многие, в том числе и мы, предупреждали. Союз писателей России еще скажет свое веское «Слово к народу», которое нельзя будет трактовать иначе, чем идеологическое обеспечение августовского путча 1991 года. Но этим и закончится советский период его истории, его безраздельная власть. Он пожнет то же, что когда-то посеял сам: раскол. И окажется в общественной изоляции в России и в мире. К отечественному литературному процессу он будет иметь весьма косвенное отношение.

Почему же мы не вышли из Союза писателей РСФСР, имея для этого столько веских причин и поводов? Предложения в пользу такого решения на наших собраниях и секретариатах поступали постоянно. Напомню, что, согласно опросу, 90 процентов членов организации выступали за самостоятельный статус в рамках Союза писателей СССР. И только 4,5, значит около 20 человек, были против (дальнейшие события показали, что их в два раза больше). Когда я поделился нашими заботами с мэром Анатолием Александровичем Собчаком, он сказал, что город поддержал бы такое решение. И все-таки мне казалось, что торопиться не следует.

Прежде всего, меня беспокоило, что для желаемого нами статуса нет правовой базы. Ну, выйдем, зарегистрируемся (по закону это уже было возможно). Но тут же выпадем из системы централизованного финансирования. Чем платить зарплату сотрудникам, даже если сократить аппарат? Немалые сложности возникнут и для писателей, выходящих на пенсию: все документы, подтверждающие стаж работы, по закону оформляются исключительно на Комсомольском проспекте. Имеем ли мы право ставить их в такое двусмысленное положение? А сохраним ли мы за собой наш Шереметевский особняк? По каким-то документам, составленным в 1932 году и ныне благополучно утраченным, он передан тогдашним правительством в пользование ленинградским писателям, что звучит весьма неопределенно. Союз писателей РСФСР как главное юридическое лицо, выступающее от имени писателей России, сможет распорядиться им по своему усмотрению. Передать его? Кому? Законному правонаследнику? Кто он? А вот тут-то и появляется весьма реальный вариант, возникший из всей совокупности переживаемых нами обстоятельств.

{429} Нашу конфронтацию с руководством российского союза в Ленинграде поддерживали не все члены нашей организации. Особенно раздражал некоторых писателей левый радикализм, нетерпимость к инакомыслию, которым в частности грешило движение «Писатели в поддержку перестройки» («Апрель»). Его элитарно-московский самодостаточный характер, действительно, мог не всем нравиться. В нем было немало людей, склонных к безапелляционным суждениям, с легкостью навешивающих оппонентам ярлыки типа «фашизм».

Как-то на волне общественного возбуждения наши горячие головы создали ленинградский «Апрель». В него вошло несколько десятков человек, которые ни разу не собрались и ничем себя не проявили, кроме того что присягнули на верность «перестройке». Вскоре они заявили о самороспуске. Но след оставили. Особенно болезненно восприняли эту акцию наши «умеренные». Положение усугублялось и тем, что «перестроечные» процессы в стране приобрели не столько созидательный характер, сколько разрушительный: трещали по швам, замешиваясь порою на крови, межнациональные отношения, падало производство, не хватало продовольствия — во многих местах его уже выдавали по талонам. Разобраться во всем этом, найти истинные причинно-следственные связи, выявить подлинных виновников катастрофы было не под силу не только писателям, но и многим политикам и экономистам. Побеждали эмоции и поверхностные суждения.

Спектр отношений к понятию «демократия» в сложном писательском сообществе вообще не мог не быть весьма широким и пестрым. Люди переживали не только мировоззренческую, но и душевную ломку. Отношение к прошлому — к советской истории, жизнеустройству, духовным и нравственным ценностям, искусству, литературе да и к самой идеологии социализма — не могло и не должно было быть одинаковым. Стремление левых радикалов преобразить картину отечества по флотскому принципу «все вдруг!» напоминало теорию и практику большевизма и вызывало протест.

Я с недоверием относился к тем, кто с шумными эффектами сдавал партийный билет. Но и те, кто тоску по утраченным привилегиям выдавал за преданность идеалам, симпатии не вызывали. {430} Между крайностями всегда есть люди, не спешащие с окончательными решениями, есть и убежденные «центристы», так сказать, «умеренные» по взглядам и темпераменту. А возле них всегда находятся охотники ими поруководить. Не удалось в одном месте, удастся в другом.

Так из этих неторопких людей была сколочена группа «независимых». Ее инициаторами были секретарь парторганизации Иван Сабило и прозаик Евгений Кутузов. Надо отдать им должное — они хорошо потрудились. Пройдя список организации вдоль и поперек, они поговорили с каждым, кто по тем или иным причинам стоял в стороне от союза или был чем-то недоволен. Их набралось около сорока человек. В том, что группа появилась, была и моя вина как председателя правления. Это были в основном люди «неохваченные», невостребованные союзом. Там было свое коммунистическое крыло, к ним примыкали военные писатели, ну, и как обычно, те, у кого были трудности с публикациями. (Такое же движение «неприсоединившихся», ушедших и от «правых» и от «левых», как они говорили, — «в литературу», наблюдалось и в Москве, оно возглавлялось бывшим председателем Московской организации Ал. Михайловым.)

«Независимые» формально оставались в рамках нашей организации, но на своих бурных собраниях требовали своего представительства во всех органах управления, в редакционных советах, а главное, угрожали, что в случае нашего выхода из Союза писателей РСФСР, они в нем останутся на правах самостоятельной организации. На съезде в ЦТСА это было демонстративно подтверждено: в какой-то острый момент моего выступления по поводу то ли регламента, то ли устава, со своего места вскочил возбужденный Евгений Кутузов и прокричал на весь зал: «Мы с вами, россияне!» Это не осталось незамеченным журналистами. Когда корреспондент «Литературной газеты» спрашивал у меня: что, снова раскол? — я отвечал, что по моему убеждению, непреодолимых противоречий с «независимыми» у нас не имеется. И это, действительно, было так. Той скверной подоплеки, которая разделила нас с «Содружеством», здесь не было, и мы могли договариваться и работать сообща. Но до поры до времени. Случись нам обособиться и самоопределиться, они тут же почувствовали бы себя хозяевами положения.

{431} Вот эти причины и удерживали нас от форсирования событий. Мы возлагали надежды на предстоящий всесоюзный съезд, где могли попытаться (вместе с Московской организацией) обрести новый статус. На вопрос корреспондента «Литературной газеты» о будущем Ленинградской организации в обновленном Союзе писателей я отвечал:

«… считаю большим недомыслием, когда крупные, исторически сложившиеся литературные центры России — Москву и Ленинград (Петербург) пытаются поставить в положение обычных писательских организаций. Вы посмотрите, в новом уставе российского союза ни одним словом не упомянуто об особом положении этих городов. А оно существует, оно реальность, даже если это кому-то очень не нравится. Вот говорят: вы хотите осуществлять двусторонние международные связи, кто дал вам на это право? Отвечаю: Петр Первый. Если этого недостаточно, то статус города-побратима многих городов мира. Куда же мы денемся от всеобщего интереса к литературному прошлому нашего города, мы что, должны всех переадресовывать в Москву, на Комсомольский проспект — в СП РСФСР за разрешением?.. “Центру” бы надо гордиться, что Россия так многообразна, что есть в ней и такой уникальный город, а не стремиться всеми силами его усреднить.

Или взять вопрос о приеме в союз. Два года назад пленум правления СП СССР решил в порядке эксперимента дать Москве и Ленинграду право окончательного (без утверждения на республиканском уровне) приема в союз новых членов. Уж поверьте, эксперимент удался, наши три инстанции каждая с тайным голосованием — это высококвалифицированный ареопаг, которому безбоязненно можно доверить судьбу литературного пополнения. Но вот в один прекрасный день получаем депешу, в которой это наше право ставится под сомнение. Помилуйте, почему? Хоть один аргумент! Хоть один упрек! К счастью, оргкомитет по проведению всесоюзного съезда разобрался в ситуации. И рекомендовал предстоящему пленуму правления СП СССР вынести этот вопрос на съезд…

Вообще я полагаю, что Московская и Ленинградская писательские организации могли бы иметь свой особый статус, закрепленный в специальных положениях об их деятельности. Я думаю, что “большой” съезд мог бы высказаться и за их право стать субъектами Всесоюзной писательской федерации, без выхода из российского союза… По-моему, “центру” надо не конфликтовать с Ленинградом, а использовать его уникальное положение в интересах всей российской литературы.

{432} Что же касается попыток насильно изменить основное культурно-идеологическое направление деятельности Ленинградской писательской организации, то они бессмысленны, сколько параллельных организаций не создавай. Я убежден: при любых обстоятельствах мы будем всегда в меру своих сил поддерживать родовые традиции петербургской интеллигенции — свободомыслие, независимость, приверженность демократии и интернационализму. Что безусловно предполагает уважение права каждого пишущего на собственное мнение и собственную позицию».