Отставшие от поезда - 4

Город наш готовился стать свободной экономической зоной, субъектом всесоюзного права, при этом никак не умалялась его принадлежность России. Почему же наши вполне законные желания объявлялись чуть ли не изменой народу? Мы надеялись, что республиканские союзы, ставшие суверенными, нас поймут и поддержат.

Однако события пошли в другом направлении.

Три дня и три ночи Ленинграда в августе 1991 года, наполненные тревожным ожиданием, решимостью населения защищать демократию, стойкостью законно избранной власти, подробно — час за часом — описаны в документальной книге «Противостояние», в воспоминаниях А. Собчака. Писательское слово поддержки этих усилий прозвучало в опубликованном нами заявлении, в выступлениях Дмитрия Лихачева и Виктора Конецкого на стотысячном митинге утром 20?го. В одном из помещений нашего дома тайно работал ксерокс, печатая листовки. Я как депутат участвовал в работе чрезвычайной сессии Ленсовета.

Три дня и три ночи в Ленинграде прошли, к счастью, бескровно. Но они отделили одну эпоху от другой. Через две недели городу будет возвращено его историческое имя. Около трехсот партийных чиновников, державших его на протяжении семидесяти лет в страхе, навсегда покинут Смольный. Над ним взовьется российский трехцветный флаг. Не станет лучше ни с промышленностью, ни с продовольствием, но ощущение моральной победы овладеет подавляющим большинством горожан — теперь уже петербуржцев.

Для писательского союза страны эти события принесли катастрофу. Он рухнул. Руководство в эти дни проявило полную недееспособность и, судя по всему, было готово к любому исходу событий. Инициативу перехватил ПЕН-центр, который уже {433} утром 20?го разослал телеграмму с осуждением заговорщиков в 80 адресов. Через два дня левым крылом московских писателей был образован новый секретариат во главе с Е. Евтушенко с временными полномочиями (до съезда или всесоюзного писательского собрания). Как только не называли его: «хунтой», «группой захвата», «узурпаторами». Легитимность его и в самом деле была сомнительна, но на волне всесокрушающего российского суверенитета в образовавшуюся нишу вот?вот должен был хлынуть мутный поток и тогда уж поздно было бы разбираться, кому принадлежит «Дом Ростовых» на Поварской, кто вершит дальнейшую судьбу «большого» писательского союза и в каком направлении. В эту минуту у писателей страны не было иной альтернативы, кроме как довериться выбору, который сделали Владимир Маканин, Андрей Битов, Виктор Астафьев, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Бела Ахмадулина, Владимир Корнилов, Даниил Гранин, Владимир Соколов, Чингиз Айтматов, Василь Быков, Фазиль Искандер, Алесь Адамович и все другие участники чрезвычайного писательского собрания.

Российский союз после августовского испытания быстро пришел в себя. Торжество российской государственности, крах Союза писателей СССР, открывшаяся перспектива правопреемства компенсировали горечь несбывшихся надежд. Приободрила и сорвавшаяся попытка префекта Центрального округа Москвы приостановить деятельность союза за идеологическое пособничество путчистам. Мы участвовали в работе пленума 30 – 31 августа и не скрывали своего отношения к тем, кто подписал «Слово к народу» и снова сидел в президиуме. А от нас не скрывали, что мы приходимся не ко двору и наше место совсем в другой компании. Нам давали понять, что нас есть кем заменить. К тому времени их отношения с нашими «независимыми» были самые солидарные. После того, что произошло, обстановка в старом особняке на Комсомольском проспекте была особенно удушающей, это чувствовали не только мы, но и находившиеся там корреспонденты московских изданий. Пленум объявил о суверенитете, с негодованием отмел «клеветнические обвинения в шовинизме, идейной поддержке хунты», публично приветствовал «победу демократических сил, сорвавших замыслы путчистов и преградивших путь тоталитаризму и военной диктатуре». И тут же взял под свою {434} юрисдикцию газету «День», назначив главным редактором А. Проханова, еще вчера открыто поддержавшего гэкачепистов, которые теперь уже сидели в Лефортово. Верноподданнические строки постановлений явно не вязались со смыслом выступлений ораторов и общей атмосферой зала. Распад «большого союза», несмотря на уверения в необходимости «единства и дальнейшего сотрудничества», оборачивался чуть ли не национальным торжеством. Один из руководителей российского союза несколько позже откровенно вещал: «Ранее мы выглядели лишь какой-то “правой”, “оппозиционной” ветвью в Большом Союзе писателей. Теперь у нас свой устав, своя платформа, патриотический национально-государственный характер которой мы не скрывали и не скрываем». Было объявлено о перерегистрации членов союза. Другими словами, предстояла присяга на верность этой платформе, истинный характер и подоплеку которой мы слишком хорошо знали.

Но и на «большом» пленуме в ЦДЛ, куда мы перешли в тот же день, не было совершенства. Здравомыслящие интеллигентные люди, составлявшие новое руководство, не имели навыков аппаратной работы, составления юридически выверенных документов да и элементарной выдержки. Зал жаждал единства, но никто не мог отказать себе в изъявлении особого мнения. Старались придерживаться демократических принципов, но побеждали эмоции. Болели за судьбу России в целом, но в основном скатывались к московским делам.

Мы оставались наедине со своими проблемами. Сомнений больше не было: надо строить новый, демократический союз российских писателей.