Жизнь в Минусинске - 16

 В общем, в самом городе было, вероятно, около сорока политических ссыльных. Но, не взирая на такое количество и на ничтожные размеры Минусинска, вследствие чего почти ежедневно приходилось всем встречаться друг с другом, что нередко могло вызывать разного рода инциденты, не взирая, повторяю, на это,-- в новом нашем месте жительства установились такие же корректные отношения, какие были и в Красноярске. Диференциация и здесь произошла более на почве личных симпатий и вкусов, чем каких-либо других причин, а в том числе и убеждений, к которым у нас проявлялась большая терпимость.

 Такой modus vivendi объясняется, на мой взгляд, высоким интеллектом подавляющего большинства товарищей, который не давал развиться сектантству.

 Жизнь наша в Минусинске сразу приняла тусклую окраску. Наше настроение нельзя было даже сравнить с красноярским. И это не потому только, что мы очутились в медвежьей берлоге, с точки зрения близости к миру, не потому, что Минусинск отброшен за сотни верст от большого Сибирского тракта, что к нему не проведен был в то время даже телеграф, но и потому, что чувствовалось наступление серых будней, какого-то перелома в общественном настроении.

 Героический период семидесятых годов, по-видимому, заканчивался; широкие задачи его, "большие дела", вера в будущее,-- все это словно бы покрывалось какою-то пеленой, отдалялось, делалось воспоминаниями, несмотря на недавность этого исторического момента. В Красноярске нас окрыляли надежды, нам казалось, что переживаемое нами -- временное, скоропереходящее, что вот-вот что-то свершится и мы возвратимся в Россию свободными гражданами. В Минусинске, наоборот, охватила какая-то безнадежность, мысль о вечной ссылке, о необходимости поэтому приспособляться к властным требованиям обыденной жизни. Скоро эта местная неопределенность, это тоскливое ощущение нашло мотивы в реальной действительности, стало выясняться фактами издалека. Первые ростки всероссийской реакции прежде всего проявились на прессе. Она очень скоро стала напоминать захваченную первым осенним морозом растительность. Еще листья зелены, но уже нет в них жизни, они уже не могут дышать. Довольно громкий голос русской печати в краткий Лорис-Меликовский период вдруг как бы охрип; сравнительно свободный язык стал принимать эзоповский характер. Вторым признаком изменений в русской общественности были вновь прибывшие ссыльные. Увы! У них было уже мало признаков настроения семидесятых годов. Тогда каждая партия имела какой-то героический отпечаток. Они напоминали пленников, захваченных в бою, но верящих в победу армии. Ссыльные восьмидесятых годов, по своей психологии, походили скорее на невольников, плохо верящих в отрадное будущее. Наконец, третьим реальным признаком тяжелой действительности было отношение к нам администрации, обнаружившееся еще в Красноярске, сопровождавшее нас в дороге и окончательно выяснившееся в Минусинске. Все мы, ссыльные, являлись, конечно, символом потрясения основ, страшным призраком недавнего прошлого, побежденными врагами государственного порядка, хотя обо многих из административно-ссыльных можно было сказать, что не они, а их "трясли" неведомо за что, и они являлись символом не разрушения государственности, а как раз наоборот,-- жертвами бюрократического произвола. Но реакция, воспользовавшись пришибленным настроением страны, не преминула, конечно, выступить в роли победительницы и прежде всего решила запечатлеть на нас свое господство. Ссыльных начали жать, накладывать им, как говорится, и в хвост и в гриву.

 Назначенный на место Шишко новый исправник, Знаменский, с места в карьер стал преследовать нас, пунктуально применяя "Правила о поднадзорных". Грубый и невежественный, он всецело подпал под влияние недалекого, но хитрого жандарма Иванова. Последний на словах постоянно выражал нам соболезнование и, казалось, сочувствие, что ввело даже в заблуждение некоторых, правда, весьма немногих товарищей, а на деле занимался систематическими доносами и, запугивая Знаменского, науськивал его на ссыльных. Не говоря о том, что мы вынуждены были раз в неделю лично являться в полицейское управление и расписываться в особой книге, к нам скоро приставлены были еще особые надзиратели, которые ни днем, ни ночью не давали покоя, посещая квартиры, заглядывая в окна, подслушивая под дверьми, не дозволяя сделать шага вне их всевидящего глаза и всеслышащего уха.

 Кроме всего сказанного, нам пришлось нести и другие испытания.

 Основательно опасаясь обысков, как возвратившиеся в Россию товарищи, так и мы довели до минимума переписку и, таким образом, были поставлены вне курса русской жизни, питаясь различного рода самого невероятного свойства и неведомо откуда исходившими слухами, которые всегда являются следствием угнетенной прессы.

 Если ко всему этому прибавить, что, за отсутствием проходящих, как было в Красноярске, партий, нечего было делать и по части оказания помощи ссыльным, то будет ясно, что в Минусинске мы были заперты, как в крепости, и для нас оставалась только собственная общессыльная и личная жизнь, описать которую я и постараюсь.