Жизнь в Минусинске - 10

Здесь мы немедленно приступили к подготовке к побегу, о котором, кроме нас, знали только еще два товарища: Григорий Петрович Андреев и Петр Зосимович Попов, оба преданные наши друзья. Первый из них взялся изготовить паспорт, в чем, как я уже говорил, он был великий специалист.

 -- Ну, Валерия Николаевна,-- убежденно заявил он,-- я вам такой паспорт дам, что, будьте уверены, из-за него вы уж ни в коем случае не попадетесь.

 Что касается П. З. Попова, то он взялся вывезти Валерию Николаевну из Минусинска на своей кляче, которую неизвестно зачем и почему приобрел.

 После этого оставалось лишь осуществить ту часть плана, которая требовала изоляции моей жены, чтобы все привыкли не видеть ее.

 Труднее всего сделать это было с хозяйкой. Она необыкновенно привязалась к нам обоим, но особенно любила Валерию Николаевну, ежедневно посещала ее, принося, между прочим, по утрам свежие "шаньги", как называются в Сибири разнообразные печения, к чаю. Единственным средством оставалось об'явить жену тяжело больной, что я и сделал. Из опасения, чтобы хозяйка как-либо не проникла в мое отсутствие, я, уходя, запирал Валерию Николаевну на замок. Вообще эта конспирация была для нас пыткою, но она вызывалась безусловной необходимостью и только благодаря ей побег, как увидим, удался блестяще. С течением времени все, включая и полицию, отвыкли видеть жену. Полиция, конечно, играла решающую роль. Ведь, поднадзорные обязаны были еженедельно являться в полицейское управление и лично расписываться в книге, так что более чем трудным являлось обмануть ее. Но, под предлогом болезни жены, я приучил и полицию расписываться за Валерию Николаевну.

 Между тем время бежало, и чем ближе дело шло к побегу, тем более меня одолевала тоска, которую поймет каждый, кому приходилось расставаться с другом, при мысли, что, быть может, больше не увидишь его. Я употреблял все усилия, чтобы не обнаружить тяжелого настроения, но это мне не всегда удавалось. Что же касается Валерии Николаевны, то она, видимо, страдала и сплошь да рядом не в силах была сдерживать слез. Моя тревога достигла высших степеней, когда наступили трескучие, сорокаградусные морозы. Они являлись напоминанием о скорой разлуке и в то же время вызывали опасение за жизнь самого дорогого для меня существа. Но делать было нечего. Все решено, все было готово...

 В один заранее условленный вечер послышался осторожный стук в закрытое ставнею окно. Мы вздрогнули и переглянулись. Это был сигнал к от'езду.

 Валерия Николаевна давно была готова,-- оставалось надеть только шубу. Молча последний раз мы обнялись, поцеловались, со слезами на глазах пожали друг другу руки и, взяв вещи, вышли на улицу. Здесь стояла кляча, запряженная в обыкновенные дровни с привязанною к ним плетеною корзиною, в которой сидел П. З. Попов. Когда влезла туда и моя жена, дровни заскрипели по снегу. Чтобы не обратить чьего-нибудь внимания, я тотчас же возвратился в комнаты, и в ту же секунду меня охватила ужасающая тоска одиночества... Как никогда, я почувствовал неволю, всю горечь ссылки, весь ужас прикрепленного. Мне хотелось полететь и нагнать дорогую женщину и ехать с нею вместе, но, увы, я никоим образом не мог этого сделать. Словно корова языком слизала все мое счастье. Я не находил себе места, и всю ночь напролет шагал по пустынным комнатам, где, казалось, витал еще дух той, которая давала смысл этому жилищу. К невероятной тоске у меня присоединилось еще и беспокойство. Дело в том, что П. З. Попов вывез Валерию Николаевну лишь за город, где ее должен был ожидать ранее нанятый сибиряк, которого мы совершенно не знали и который нанялся доставить жену в Томск. С этим неизвестным человеком жена должна была проехать более 1000 верст, стараясь избежать встреч с какими бы то ни было властями, начиная от сельских, так как нельзя было ведать, когда в Минусинске узнают о ее побеге и дадут знать прежде всего, конечно, по главному сибирскому почтовому тракту.