Жизнь в Минусинске - 1

ЖИЗНЬ В МИНУСИНСКЕ.

 Опять пересыльный замок, опять арестантский халат, опять телеги, стража, этапы!... Повторение пройденного, воспоминание о недавнем прошлом, но при неизменно худших условиях... "Свежо предание, а верится с трудом"... Миновал период "куцой" Лорис-Меликовской "конституции", и все изменилось до неузнаваемости. Словно бы какой-то маг и волшебник махнул в Петербурге реакционной палочкой, и на всем пространстве Руси настали тяжкие дни... Боже, как эластична российская власть! Лица все те же, но словно бы из них из'яли старые мозги, душу, сердце, нервы и всунули все это новое, согласно новым требованиям. И голос ее сделался грубее, и взгляд суровее, и обращение каторжное... Когда полтора года тому назад нас препровождали в эту же самую Восточную Сибирь, то к приходу партии не только тщательно чистились и белились этапы, но даже устанавливались елками. Жандармский офицер, Владимиров, сопровождавший нас от Москвы до самого Красноярска, был вполне корректен; то же самое можно сказать и о нижних чинах. А теперь? Этапы -- в полной неприкосновенности: грязные, вонючие, с массой клопов, блох и вшей, как органическая, можно сказать, принадлежность уголовных партий, после которых этапы не чистились, как это было раньше; обращение дикое, как с лишенными прав уголовными преступниками, хотя не только суд нас не судил, а мы административным порядком даже не ссылаемся, а переселяемся из одного города в другой. А тут еще грозит опасность ни за что ни про что утонуть: весенний лед на быстрых и многоводных сибирских реках дал уже трещины, образовались громадные полыньи, через которые стража перебрасывает доски и пускает нас вперед, наблюдая с берега, благополучно ли мы перебираемся, и тогда следует за нами.

В г. Ачинск, последний для нас пункт на большом сибирском тракте, отстоящий от Красноярска в 166 верстах, прибыли как раз в великую субботу. Отвратительнейшая ачинская тюрьма,-- к тому же в ней свирепствовал тиф,-- и преддверие праздников воскресения Христова заставляли надеяться, что нас не будут держать в этой клоаке. Но не тут-то было! Не имея распоряжения, исправник наотрез отказался "взять на себя ответственность", и нам пришлось лучшую из суббот, вызывающую так много воспоминаний со времени самого раннего детства, как и первый день праздника, провести в отвратительном остроге, достойном пера Дантэ. На мое счастье со мной была горячо любимая и горячо любящая жена. Ярким, радостным лучем озаряла она мрак жизни, и мне казалось, что он не проникает внутрь меня, а находится в каком-то отдалении, словно тяжелая картина, виднеющаяся на расстоянии. И думал я,-- что если бы в мире не было любви, дружбы, привязанности? Жизнь тогда превратилась бы в одно сплошное горе, в одну невыносимую тоску, и стоило ли бы при таких условиях даже существовать? Для чего?

 Из Ачинска мы двинулись в путь, оставив в тюремной больнице двух товарищей, заболевших тифом: старого моего знакомого, о котором упоминалось выше, инженер-технолога, Александра Ивановича Венцковского, и его жену, женщину-врача, Марию Михайловну. Никому из нас не разрешили ухаживать за ними, и мы в душе распрощались с этими умными и милыми спутниками, не веря в возможность вырваться им из когтей ужасной болезни при невозможных тюремных условиях. Но, забегая вперед, скажу, что, к нашей радости, они победили смерть: молодость и, вероятно, высокий душевный tonus преодолели "врата ада", и Венцковские, кажется, даже нагнали нас.