В Красноярске - 22

Кажется, осенью 1881 г. Лохвицкий был вызван в Петербург. Исправлять должность губернатора стал вице-губернатор Заботкин, и мы тотчас же почувствовали на себе эту перемену. Самодур, он начал с того, что, выпивши где-то, велел бить в набат, дабы проверить исправность пожарной команды. По отношению к нам, он не медля установил самый жестокий полицейский режим, и полицеймейстер, вполне корректный при Лохвицком, изменился до неузнаваемости в обратную сторону. В этот смутный период, дававший все основания полагать, что жизнь наша в Красноярске сочтена, я пережил и отраднейший момент в моей жизни, поднявший меня в моих глазах. Я уже говорил, что заветной моей мечтою было проникнуть в "Отечественные Записки", где работали выдающиеся литературные силы, а в том числе Лесевич и Южаков. Говорил также и о том, что тайно писал для этого органа статью, о чем знала лишь Валерия Николаевна, ободрявшая меня в этом дерзании. Теперь же скажу, что статья эта, озаглавленная "Очерки тюремной жизни", секретно была отправлена в "Отечественные Записки" в начале 1881 г. Говорю "секретно", потому что надо было избежать просмотра ее администрацией, которая, конечно, задержала бы мое произведение. По этим причинам я на свой адрес не мог получить извещения из редакции, так как оно показало бы, что мною что-то послано помимо начальства, а такое открытие могло бы кончиться ссылкою в Туруханский край. Следовательно, я был лишен возможности узнать об участи своей статьи.

 Нужно ли говорить, что я томился неизвестностью, с жадностью набрасываясь на каждую книжку журнала "Отечественных Записок", в надежде увидеть свое произведение. Но, увы -- прошла весна, прошло лето, а статья моя не появлялась. Поэтому с душевной болью я решил, что дерзкая попытка моя не увенчалась успехом, и, как это нередко бывает с людьми, потерявшими надежду, стал считать себя непригодным к литературе, почти идиотом. Но жена энергично поддерживала меня.

 -- Уверяю тебя,-- говорила она,-- что твоя статья может быть не принята только по цензурным условиям, и в этом обиды нет никакой. Надо лишь как-нибудь обратно получить ее.

 К счастью человека, нет, кажется, такого горя, чтобы время не уврачевало его. К осени и я успокоился и иногда думал лишь, как бы получить мое произведение обратно. Но, вот, в это время, именно в конце ноября 1881 г., утром совершилось то, чего уж мне и во сне не снилось.

 Захожу я как-то в библиотеку. Вижу -- лежит на столе только-что полученная октябрьская книжка "Отечественных Записок". Начинаю, по обыкновению, просматривать оглавление и глазам своим не верю: "Очерки тюремной жизни"... "Неужели моя статья"?! Фамилии не было, но я и просил об этом редакцию, так как, в противном случае, обнаружено было бы мое преступление,-- отправка статьи помимо начальства. "А что если кто-либо назвал так свою статью"?... Нервно начинаю искать ее в книге. Увы, последняя не разрезана, и я никак не мог раскрыть страницы со статьею. Роюсь среди статей и журналов.-- Вот, наконец, костяной нож! Дрожащею рукою разрезываю листы... Вот она! Читаю несколько строчек... Моя!... Но только вторая часть... Что за история?! Боже, с каким бы трепетным удовольствием я взял эту книгу и побежал бы к жене, чтобы вместе разделить радость! Только она поймет мое счастье... Но и дома ее нет, и книжки нельзя взять... Начинаю читать сам... Но нет,-- не читается... Я то открою, то закрываю книгу... К несчастью, приходят посетители. Надо читать, а то кто-нибудь возьмет... Бегло просматриваю статью и убеждаюсь, что помещена только вторая часть... Иду в свою старую квартиру -- к Лесевичам и Южаковым, которые получали "Отечественные Записки". Оказалось, книга пришла к ним еще третьего дня и они уже ее просмотрели.

 -- А что интересного в ней?-- спрашиваю осторожно Лесевича, у которого был в это время и Южаков.

 -- Здравствуйте, Иван Петрович!-- раздался голос Лидии Парменовны из соседней комнаты,-- прочтите в "Отечественных Записках" -- "Очерки тюремной жизни",-- несомненно кто-то из политических писал.

 Я чувствую, что краснею от удовольствия, но стараюсь сдержать себя и, подделываясь под хладнокровие, небрежно бросаю:

 -- Пожалуй, не моя ли это статья?

 -- Ах, вот как!

 Лидия Парменовна выходит с книгой и, поздоровавшись, отдает мне ее.

 -- Посмотрите...

 Перелистывая книгу, словно бы я ее не видел, нахожу статью, пробегаю ее глазами и, еле сдерживая волнение, хладнокровно произношу:

 -- Да, моя, только, почему-то, вторая часть...

 -- Поздравляем!-- искренно, почти в один голос произнесли Южаков и Лесевич с женой и горячо пожали мне руку.

 Чувствую, что слезы радости навертываются у меня на глазах, растерянно достаю носовой платок и, будто бы, утирая нос, нарочно задеваю платком и глаза. Опасаясь возрастающего смущения, прошу дать мне книгу на дом. Просьба моя была немедленно исполнена, и я, наскоро простившись, ушел к себе.

 Вероятно, я все же настолько сумел овладеть собой, что ни Южаков, ни Лесевич не говорили мне впоследствии о моем волнении, а они, особенно Сергей Николаевич, никогда и ничего от меня не скрывали и всегда откровенно высказывали свои впечатления.

 Дома я уже застал жену, и, боже, сколько радостных минут мы пережили с нею, когда она громко прочла первое мое произведение в самом лучшем тогда органе!..

 Помимо нравственного удовлетворения, помещение статьи сулило материальную помощь, в которой я чувствовал большую потребность. По определению Лесевича и Южакова, я должен был получить около двухсот рублей, что, при скромных потребностях наших и сравнительной дешевизне предметов первой необходимости, представляло целое богатство. Но, как ниже будет сказано, я не только не получил гонорара, но из-за него чуть было не погиб симпатичнейший студент петербургского университета, А. Н. Шепицын, с которым, как говорилось уже, я познакомился на каникулах 1881 г., когда он приезжал в Красноярск, бывший его родиной.

 В конце 1881 г. над ссыльными вообще, над красноярцами в частности разразилась гроза. У разных лиц в Европейской России, при обысках в конце 1881 г., найдено было очень много сибирских адресов, предложенных для бежавших и бегущих. Это повлекло за собой массовые обыски и аресты, во время которых в Красноярске был, между прочим, арестован Симиренко, сосланный впоследствии в Иркутскую губ. В это же время нашли у кого-то и нашу газету -- "Гони зайца дальше".