В Красноярске - 17

 При неопределенности литературного заработка, иногда выражавшегося в значительных суммах, а иногда в совершенно мизерных, а главное -- вследствие неправильных получек из редакций, которые, получки, надо было скрывать, у нас сплошь и рядом не бывало ни копейки денег. И, вот, в эти-то критические моменты, Штокфиш проявлял свой гений. Он необъяснимым способом и неизменно разыскивал в нашем убогом имуществе какие-то "старые вещи", до истоптанных галош включительно, пихал их в мешок, являвшийся атрибутом его хозяйственного могущества, отправлялся со своей старухой на базар и непременно приносил оттуда предметы первой необходимости, в виде мяса, хлеба и т. п. Мы поэтому никогда не заботились о пище и не знали путей, какими она к нам приходила.

 При такой экономии, нужно ли говорить, что каждый рубль в глазах Штокфиша имел необычайное значение. Бывало, когда, получив откуда-нибудь деньги, дашь Штокфишу, вдруг, рублей десять "на хозяйство", он, улыбаясь воодушевленно говорил:

 -- Ну, теперь на год хватит!

 Конечно, это была гипербола, но что он мог ими обходиться в течение месяцев -- это факт. Все мои получки и деньги, которые платила Витя, шли прежде всего на уплату за квартиру и дрова, а "на хозяйство" оставались лишь остатки от этих важнейших расходов, без которых немыслимо было обойтись.

 Помимо удивительных хозяйственных талантов, Штокфиш вообще был мастер на все руки. Между прочим, он выделал из жести громаднейшую трубу; в этот инструмент Штокфиш усиленно дул, извлекая однообразные звуки, под которые ссыльные отплясывали всевозможные танцы, преимущественно в квартире Лесевичей.

 Здесь кстати скажу, что в виду редкого радушия и благожелательности Лесевичей, а также благодаря тому, что они были обеспечены средствами, получали много газет и журналов, вели обширную переписку с Россией,-- квартира их служила центром ссыльной жизни, при чем нередко у Лесевичей устраивались и своеобразные "балы* под единственную вышеназванную трубу Штокфиша, лицо которого, при игре на ней, наливалось кровью, а глаза лезли на лоб. Сколько же с нашей стороны надо было веселья и фантазии, чтобы принимать эти дикие, первобытные звуки за "музыку" и исполнять под нее все танцы!

 О, невозвратная молодость!

 Другим местом, где ссыльные часто отводили душу, была квартира милейшей часовщицы -- Ольги Яковлевны Рубанчик, у которой квартировала Александра Эмануиловна Патылицына и, кажется, добрейшая акушерка Берг.

 Рубанчик и Патылицына были всегда веселы, словоохотливы, чрезвычайно гостеприимны, а первая к тому же обладала еще недурным, хотя и маленьким голосом. Все это привлекало ссыльных и особенно молодежь, которая составляла подавляющее большинство.

 В свободное от занятий вечернее время, когда Ольга Яковлевна, имевшая, к слову сказать, многочисленные заказы, бросала свое часовое мастерство, двери ее квартиры, как говорится, не затворялись. Впрочем, и днем у нее можно было застать посетителей. Так, здесь почти постоянно околачивался добродушнейший и превеселый студент, Семен Степанович Левандовский, вое "искавший", как он говорил, "теплого плеча", на которое мог хотя бы "склонить свою голову"; здесь же весьма часто бывали Иван Маркович Радецкий, упорно пропагандировавший свою более чем неудачную музу, а также Петр Зосимович Попов, ядовито подтрунивавший над всеми.

 Третью квартиру, которую охотно посещали ссыльные, а я с Валерией Николаевной чувствовали особенную привязанность,-- была квартира Лошкаревых, о которой я раньше уже говорил. Нигде не веяло такою теплотою, такою, я бы сказал, семейственностью, как здесь, и каждый из нас, я думаю, глядя на Эвелину Осиповну Короленко, представлявшей воплощенную доброту, вспоминал свою семью, свою мать. К Лошкаревым мы ходили не часто и не для веселия, а именно в нередкие минуты жгучей тоски, когда хотелось поговорить, что называется, по душе, услышать сочувствие общему или своему горю. Все знали, что в квартире Лошкаревых они найдут это. Чуткая Эвелина Осиповна искренним радушием, ласковым словом откликалась на всякий призыв и смягчала горе, которое у всех, конечно, было, но которое наружу проявлялось лишь при случае.