Из тюрьмы в тюрьму - 6

 По случаю отправления на другой день после моего приезда партии в Сибирь, "политическим" разрешено было немного кутнуть "на прощание". Все они собрались "в общей столовой", и я, очутившись среди них, был свидетелем этого кутежа, кутежа оригинального: "но случаю отправления в Сибирь на поселение, в каторгу". На большом столе стоял громадный самовар, большое количество кружек и стаканов. Не успел я поздороваться с некоторыми знакомыми, которых, прибавлю, никогда не надеялся уже видеть, как какой-то незнакомый подхватил меня под руку и помчал, весело болтая, в какую-то камеру, где я выпил рюмку рому, и также быстро отправился с незнакомцем обратно "в общую", где уже веселый хор исполнял различные песни

 Вот ко мне обращается какой-то одноглазый солдат; я отвечаю ему; меня толкают.

 -- Что?-- спрашиваю.

 -- Держите язык за зубами,-- советуют мне.

 -- Как? В политической-то тюрьме?

 -- Да, да....

 "И здесь есть!!.... "Камо бегу от лица твоего!" -- подумал я, и прежняя осторожность возвратилась ко мне.

 Подхожу к Ивану Карповичу Дебагорио-Мокриевичу; рядом с ним сидел старый знакомый Костюрин, а теперь он -- лишенный прав каторжанин; к нам подходит милый, верующий, благородный юноша, Янковский, который уже приговорен к 10-ти летней каторге, а на вид ему не более 17--18 лет. С кем начать разговор? о чем говорить? Перебрасываюсь словами со всеми, расспрашиваю у знакомых о незнакомых, слушаю песни, курю папиросы, предварительно сговорившись с Левою -- поговорить "наедине" ночью, так как он предназначен был отправиться в Сибирь с этою же партиею, т.-е. я мог видеть его только в продолжение одной ночи! Ведь вот какое стечение обстоятельств!

 Народу было много, около 40 душ; это было страшное, "легальное" тайное сообщество, за принятие участия в котором на свободе ссылали на каторгу, вешали, а здесь спокойно можно было "принимать в нем участие". Было на кого посмотреть, было кого наблюдать, было кого изучать, и как же не благодарить судьбу за такое стечение обстоятельств. Вот фамилии лиц, которых я застал в мценской тюрьме. Осужденные на каторгу: Костюрин, Минаков, Говорухин, Крыжановский, Кривошеин, Властопуло, Янковский, Калюжный, Ястремский, Франжоли, Геллисы (два), Турович, Осмоловский, Казачковский Шпиркан. Лишенные прав и осужденные на поселение в Сибирь: Татаринчик, Рублев, Дукерман, Гаврилов, Тюрин, Верди некий, Олеховский.

 Административно-ссылаемые в Сибирь: Долинин, Панкратьев, Штокфиш, Червинский, Трушковский, Хондажевский, Концевич, Андреев, Вноровский, Иван Дебагорио-Мокриевич, Шпадиер, Харжевский, Симиренко, Мамонтов, Кобылинский. Куплевасский, Мищенко (унтер офиц.), Позин, Приходько, Данько, Подревский, уголовные -- Мамонтов и Егоров. На другой день все они, кроме меня, Кобылинского, Мокриевича, Хондажевского, Шпадиера и Вноровского, отправлялись в Вост. Сибирь. Все, казалось, были веселы, но что у каждого из них было на душе -- этого никто не знал. Впереди ничего веселого не предвиделось.

 Наболевшая душа, нужно думать, приходит, наконец, к состоянию апатии, нервы притупляются и человек, невидимому, весел.