ИЗ ТЮРЬМЫ В ТЮРЬМУ.
Май; была чудная погода. Я проснулся очень рано и с наслаждением чрез решетку впивал свежий весенний воздух, глядя на широкий небосклон. Кусочек зеленого поля виднелся вдали и чуть-чуть обозначались сверкавшие воды разлившейся Десны. С какою радостью, с каким восторгом прошелся бы я туда, на это поле, к этой старой знакомой Десне. Было воскресенье, и я ожидал на свиданье сестру, которая была у меня раза два-три и доставила мне невыразимое удовольствие. Но мне уже не пришлось повидать ее.
Часов в 9 утра я, к величайшему моему удивлению, увидел во дворе жандармского полковника, который никогда не приходил в такую раннюю пору. Кроме меня, тогда не было уже ни одного политического: большую половину перевезли в Харьков, двоих выпустили; несомненно, полковник шел ко мне. Да: громыхнула задвижка, дверь отворилась; вошел полковник, жандарм, смотритель и сторож Наум.
-- Вам нужно собраться,-- буркнул мрачно фон-Мерклинг.
-- Куда?-- спросил я.
Вместо ответа на мой вопрос полковник обратился к жандармам и глухим голосом отдал приказ:
-- Смотрите, чтобы преступник в дороге ни с кем не разговаривал и сами не смейте с "ним разговаривать.
"Ну, чорт с тобою"!-- мысленно сказал я,-- и с радостью стал собираться. Не все ли равно? Хоть к чорту на кулички вези, лишь бы из этого ада*.
Собрался, оделся; полковник осмотрел некоторые вещи, заглянул в сак-вояж и вышел из камеры, а за ним направились я, жандармы и смотритель. Вышли, прошли двор. Что дальше? Подошли к воротам, которые в первый раз за 9 месяцев отворились передо мной.
У ворот тюрьмы стояла уже тройка почтовых лошадей. В присутствии фон-Мерклинга я уселся в телегу, а по бокам разместились жандармы.
-- Куда же меня везут? У меня нет денег, родных надо предупредить.
-- Сто рублей для вас есть у жандармов; родителей извещу; вы едете в Орел,-- проговорил быстро полковник.
-- Это мое конечное путешествие,-- Орел?
-- Да, поезжайте,-- ответил полковник.
Тройка помчалась. Что за воздух, что за погода! Как вольно дышит грудь! Я не думал, куда и за что меня везут; забыл все; я знал только, что вместо каменных стен меня окружают воздушные стены, греет яркое солнышко. Проезжаем недалеко от собора, видна гимназия, из которой я вышел пять лет тому назад; проезжаем полосатый шлагбаум; вот сверкнула во всем блеске Десна, окружавшая шоссе с обеих сторон; широкая, залитая солнечным светом река, зеленые острова, несмолкаемые трели соловьев! Вон "Святое", а вон "Плавли", куда когда-то часто путешествовал я с товарищами пешком и в лодке; промелькнули в моей памяти некоторые знакомые лица, а в том числе лицо незабвенного учителя, Н. А. Вербицкого, который нередко бывал в нашей юной компании... А тройка мчит дальше и дальше... Пусть себе мчит, лишь бы не в тюрьму! Станции; перемена лошадей -- все это и так знакомо, и так в то же время ново, что я уже не обращал внимания на четыре следящие за мною глаза двух довольно дюжих жандармом.
Но скоро мысли мои невольно направились на разгадку неизвестного будущего: "Что сделают со мною?" "Куда меня везут?" Время было ужасное -- не только в каторгу, но и на виселицу возможно было попасть ни за понюшку табаку. Я тем более мог думать об этом, что фон-Мерклинг как-то сделал мне такого рода намек:
-- Что вы мне чепуху в показаниях пишете!? Если вы во всем не сознаетесь, то, знайте, разговоры у нас коротки: мы имеем достаточно данных, чтобы...
При этом полковник повертел в воздухе пальцем, показывая, как надевают веревку на шею, а затем тем же пальцем показал на потолок моей камеры.
Следовательно, я на все мог расчитывать.
Между тем день сменился чудным вечером; всплыла тихая серебристая луна... В полночь нас настигла туча и разразилась освежающим дождем. Как хорошо! Не знал я, что вижу "последнюю" украинскую ночь, не знал, что надолго-надолго мне придется расстаться с мелькавшими передо мною картинами из украинской природы! Нежин! Я задрожал от радости, когда донесся до меня звук первого свистка локомотива.
Вместо лошадей мчит поезд. Я высунул голову из окна и целую ночь не спал, любуясь чудною ночью, вдыхая свежий воздух...
Не помню, сколько времени я ехал (от г. Нежина до Чернигова 94 версты) и когда прибыл на станцию "Нежин", как забыл и о том, при каких условиях путешествовал по железной дороге (в отдельном или общем с пассажирами вагоне), а помню только, что черниговские жандармы, не проронив со мною ни единого слова, привезли меня в курскую тюрьму. В последней, в строгом одиночном заключении, я пробыл трое суток.