Подведение итогов жизни - 22

 Не знаю, чем об'яснить, но, не взирая на частые и громадные собрания, квартира наша не была замечена полицией. Ее пришлось оставить после студенческих волнений весною 1878 г., очень трагично окончившихся для молодежи.

 На этом событии я не могу не остановиться.

 Часов в 11 или 12 одной весенней ночи, когда в названной квартире было громаднейшее собрание, вдруг вбежал окровавленный студент и, крикнув: "наших бьют"!-- побежал обратно. Мы, взволнованные этим возгласом, заряженные им, как электрической искрой, помчались вслед за товарищем, не понимая, где и почему "наших бьют". Некоторые не успели надеть даже шапок, многие оставили свои галоши, а были и такие, что не набросили даже пальто. Бежали мы, покуда не достигли театральной площади. Здесь было вавилонское столпотворение.

 Часов около двух или трех ночи нас погнали в СтароКйевскую часть, где стали переписывать. Но усталая, почти сонная полиция делала эту перепись нерадиво, и часть захваченных, а в том числе и я, опасавшийся за свою квартиру, не дожидаясь переписи, ушли не замеченными.

 Чем же вызвана была вся эта история?

 Вот как впоследствии передали мне ее некоторые из товарищей.

 В то время в Киеве был необычайной глупости полицеймейстер, Гюббенет. Эта глупость соединялась у него еще с каким-то злорадством, свойственным, впрочем, кажется, если не всем, то многим полицеймейстерам. Стремясь уничтожить в Киеве крамолу, Гюббенет прибегал к самым нелепым, соответствующим его ограниченности мерам, вызывавшим общее негодование. Так, например, борясь с украинским движением, он как-то заставил всех проституток одеваться в национальный украинский костюм, который, таким образом, превращен был в признак разврата и дозволял всем нахалам свободное обращение с каждою девушкой в украинском костюме, до приглашения ее к себе на квартиру включительно. Несомненно, что одновременно с такого рода мероприятиями агентам полиции дано было предписание "приставать" ко всем женщинам в украинском костюме, среди которых преобладали интеллигентные девушки -- курсистки, гимназистки и проч. Нужно ли говорить, какие "недоразумения" стали происходить на улицах после такого рода распоряжения. Молодежь, ненавидевшая Гюббенета, не упускала случая отплатить ему тою же монетою. Между прочим, однажды в "Одесском Вестнике" была напечатана большая корреспонденция о смерти Гюббенета. При этом приведена была надгробная речь, произнесенная, яко бы, киевским вице-губернатором, который, к слову сказать, ненавидел Гюббенета. Корреспонденция произвела громадный переполох. Полицеймейстер,-- говорили студенты,-- написал, будто бы, опровержение такого рода (я сам не читал его): "В дополнение к сообщению, напечатанному в таком-то нумере "Одесского Вестника", имею честь сообщить, что я не умирал, а, следовательно, речь его превосходительства, киевского вице-губернатора, не могла иметь места". Затем началось негласное расследование. Вытребовав оригинал рукописи из редакции "Одесского Вестника", крайне, к слову сказать, недовольного за лживое сообщение, стали вызывать в полицейское управление всех, кого подозревали в сотрудничестве в газетах, и требовали что-либо написать для сличения с почерком рукописи. Конечно, виновника не розыскали.

 Мы остановились на Гюббенете потому, что он, по рассказам, был виновником и театральной трагедии, превратившейся, как увидим, в университетский "бунт". Полицеймейстер в свое время предписал -- "не вызывать более трех раз артистов". А в тот день, о котором идет речь, в киевской опере был бенефис или Павловской или Кадминой, знаменитых певиц, сводивших с ума киевлян. Как это всегда бывает, бенефис вызвал под'ем настроения, и галлерея, переполненная учащейся молодежью, не могла ограничить себя троекратными вызовами артистки.

 Гюббенет возмутился и предписал полиции из'ять. из галлереи "крикунов". Но как это сделать в тысячной толпе? Полиция, ничтоже сумняшеся, стала тащить первых попавшихся студентов. Остальные вступились за своих товарищей. На галлерее началась свалка, перенесенная затем на улицу. Таким образом, трагедия произошла из-за сущих пустяков. На другой день она приняла совсем тяжкий характер.