Подведение итогов жизни - 16

 Из приезжавших припоминаются студенты: братья Драгневичи, братья Львовы, Шубин, часто гостил И. К. Дебагорий-Мокриевич, угощавший нас прекрасною игрою на рояле. Непременным членом нашей компании был также технолог Эпельбаум, репетитор Машеньки Симиренко.

 Веселье чередовалось большими спорами о существующем порядке вещей и о способах избавления народа от полицейского произвола и далеко еще не уничтоженного крепостничества. Одни видели единственное средство в пропаганде, но другие находили уже, что этого мало, что пропаганда средство медленное, если оно вообще достигает каких-либо целей, а что необходимы более быстрые активные меры. И, спустя немного, в Городищенском заводе появились сторонники последнего рода деяний -- "бунтари". Я познакомился с ними, потому что нашу учительскую квартиру они нашли удобным пунктом при осуществлении своих целей. Наша политическая благонадежность была засвидетельствована Киевом, и нелегальные люди, конечно, могли быть спокойны за нас, если только сами не обратят на себя внимание полиции. Что касается лично меня, то я, без преувеличения, с благоговением встретил этих таинственных деятелей, неожиданно появлявшихся и неожиданно скрывавшихся и рекомендовавшихся только именами: Владимир, Федор, Лев, Яков и т. д. В дни их пребывания мы соблюдали самую тщательную конспирацию, и за все время моего пребывания в Городище ни разу не было случая, чтобы обнаружилось у нас проживание нелегальных. Только впоследствии мы узнали, что останавливались у нас такие видные революционеры, как В. Дебагорий-Мокриевич, Стефанович, Дейч, Бохановский и др., подготовлявшие почву для, так называемого, осуществившегося лишь в 1879 г., "Чигиринского бунта". Городище лежало как раз на пути между Киевом -- Чигирином, и наша школа, действительно, представляла удобный пункт во всех отношениях.

 При своих посещениях таинственные гости наши сообщали различные политические новости и снабжали новейшего нелегальною литературою, преимущественно, великорусскими брошюрами и часто украинскими "метеликами". Я энергично распространял эту литературу среди местного населения, включая и прислугу в доме Симиренко, хотя уже сознавал всю бессмысленность этого рода занятия, потому что, повторяю, население было сплошь безграмотно. Это сознание явилось следствием опыта. Так, я посетил ряд дворов в м. Млиеве, расположенном близ завода, и систематически снабжал их "метеликами", а когда через известное время разговорился с ними, то оказалось, что, за отсутствием грамотных, ни один "метелик" не был прочитан {В 1920 г. млиевчане ограбили и убили Л. П. Симиренко. Убийцами оказались, значит, дети тех отцов, которых 45-46 лет тому назад я, с согласия Левы, при его помощи, пропагандировал.}.

 В конце концов нелегальная литература прочитывалась лишь там, где были дети, учившиеся в нашей школе, но они так читали, что не понимали ни сами, ни слушавшие их. В виду сказанного, подавляющее количество нелегальных брошюр шло на "цыгарки". Любопытно, что не было случая, чтобы такую брошюру сельское начальство отобрало от крестьян, и это надо об'яснить также безграмотностью самого начальства.

 Как только выдавалось у меня свободное время,-- а это было почти каждый вечер,-- я отправлялся в дом Симиренко, который в конце концов сделался для меня как бы родным домом. Я здесь получал полное духовное удовлетворение и сблизился с интересными лицами. К числу таковых принадлежали девушки Е. А. и А. А. Храпаль. Последняя в мое время оканчивала один из швейцарских университетов и переводила Оскара Йегера. Большой интерес представлял также талантливый человек, недюжинный публицист, В. X. Кравцев.

 Но, помимо культурных интересов, в доме Симиренко я приобрел сердечную привязанность. Последняя, между прочим, постепенно превратила меня из нигилиста в приличного молодого человека, или, вернее, ускорила это превращение. Дело в том, что я и сам разочаровался в нигилизме, найдя его совершенно несовместимым с культурой. Но мое молодое самолюбие не позволяло сразу проявить отрицательное отношение к тому, что я открыто нсповедывал. А тут представился предлог: совершенно невозможно посещать дом Симиренко в таком виде. И я стал мало-помалу подтягиваться.

 В заводе началась и моя литературная деятельность. До гробовой доски не забуду того захватывающего впечатления, которое испытал я, когда увидел напечатанною мою первую пробу пера. Статейка называлась "Борьба за существование в сфере народного образования" и была помещена 1 июня 1875 г. в 65 номере радикального "Киевского Телеграфа', скоро закрытого за перепечатку в одном из фельетонов статьи из Лавровского "Вперед*. Я не верил своим глазам и раз десять прочел ее в газете, чтобы укрепить себя в действительности события, а затем положил No на столе в нашей общей комнате и с трепетом ждал, что скажут товарищи, прочитав мое произведение. Но, увы, они пробежали .Киевский Телеграф" и ни единым словом не обмолвились о статье! Тогда я понес газету в дом Симиренко, мнением которых дорожил больше всего. Однако, и здесь ничего не услышал, покуда, как бы случайно, не указал на статью Леве. Последний тотчас прочел ее и сказал: "Ну, что же, для первого раза ничего себе". "Ничего себе"!.. Я был крайне опечален таким отзывом. За то полное удовлетворение получил я за написанный на заводе же и изданный за счет Яхненко в 1875 г. в Киеве рассказ для детей: "Оля". Помимо лестных отзывов в печати, он понравился решительно всем Симиренко. Особенно льстило моему самолюбию, что рассказом зачитывался мой пятнадцатилетний "предмет". После "Оли* на меня стали смотреть как на "молодого писателя". Нужно-ли говорить, что звание это возносило меня до седьмого неба.

 После всего сказанного нет ничего удивительного, что, когда на заводе разразился крах, школу закрыли и пришлось расставаться с Городищем,-- это обстоятельство заставило меня пережить тяжкие моменты.

 Но делать нечего.